Я лег спать. Не на одно из любовных лож, откровенных и бесстыдных, а на покрытый паутиной пол, завернувшись в свой плащ.

Сон захватил меня внезапно и был глубоким, но не приятным. Ибо с приходом сна картины на стенах ожили…

Надо мной стояла женщина. У нее были крылья из света, и она была одета в свет; лицо ее было подобно звезде. Она коснулась меня ногой. Я не мог ни подняться, ни пошевелить конечностями.

— Вазкор, человек, волшебник, воин, Черный Волк, — сказала она. — Повелитель войны, король, глупец, мертвец, производитель сына. Вазкор, сын Вазкора. Кто твоя мать?

В моем сне я принял ее за духа, и волосы зашевелились у меня на шее, как будто там ползали муравьи.

Потом я бродил в запутанном лабиринте из белого мрамора, пытаясь добраться до тарелки с фруктами, поставленной для меня в центре. Божественная раса заперла меня в лабиринте для развлечения, чтобы посмотреть, насколько сообразительным может быть низшее человеческое существо. Я слышал их смех и как они заключают пари на мой счет. Когда я выбирал неправильный поворот, женский голос резко кричал: «Нет, Вазкор, не туда». (В Эшкореке я видел подобное времяпрепровождение золотых и серебряных масок. Они помещали мышь в миниатюрный лабиринт и наблюдали, как она мечется туда-сюда в поисках пищи. Если она находила блюдо, они ее награждали и превращали в любимчика. Некоторые создания погибали от голода, не решив задачу.) Один раз в этом сне я летал. Воздух надо мной был сумеречно голубым, и я отбрасывал черную тень на равнину, лежавшую внизу. Впереди меня белым голубем порхала женщина. Я поймал ее за волосы, и это оказалась Демиздор, в руке у нее был кинжал. Я сказал ей: «Мы солнце наших достижений, не больше и не меньше». — А она сказала мне: «Вазкор, ты смертный человек». — И она вонзила кинжал в мой мозг по рукоятку.

Боли не было, только ослепительный свет и слепота; а потом ощущение ледяной воды, а в воде — миллионы ножей.

Я вскочил, мокрый от собственного холодного пота.

Я думал: неужели так должно быть, что я — поле битвы для них, моего отца и моей матери? Он сделал ей меня, и она наслала на него какое-то проклятье, и он умер, и они будут разыгрывать эту пьесу вечно?

Потом я некоторое время лекал без сна, не в силах подняться и продолжать путь. Когда я снопа заснул, пришли другие сны. Мне предстояло привыкнуть к ним в этом путешествии.

Красота тоннеля становилась монотонной; он не менялся.

Обычно после многочасовой скачки я искал изысканную комнату для отдыха, чтобы поспать. Каждый раз мне приходилось собираться с мужеством, чтобы встретить сны. Духи как будто слетались поиздеваться надо мной. Но в конце концов даже этот мелкий кошмар потерял остроту. Я проснулся невредимым и совершенно очнулся; никакие фантомы не преследовали меня. Моим врагом был мой собственный мозг и темное происхождение, ничего больше.

Иногда апартаменты в тоннеле достигали вершин фантазии. Одна стоянка была отделана всеми оттенками красного цвета: потолок из земляничного стекла, мебель раскрашена лампами красной меди, и даже блюдо полированных гранатов, вырезанных так, что они напоминали сливы, но почему-то я никогда не пытался унести их. Были другие комнаты, подобные этой, все в зеленых или черных тонах, — все были просто кладами для воров, но их никогда не грабили.

Были также изящные пикантные сюрпризы. Маленькая серебряная арфа, оставленная лежать на ложе, как будто ее положили мгновение назад, и еще через мгновение хозяйка — это была женская арфа — вернется и возьмет ее снова. Или игровая доска, как для «Замков», только фигуры были из золота и эмали и стояли на своих клетках; игра останется навеки незаконченной.

На восьмой день сны начали иссякать; вернее, у меня был сон пробуждения, который относился к моей прежней жизни и людям, которые населяли ее.

Этот сон был подобен погоне, которая настигла меня теперь, когда я был один, и у меня было время вспоминать. Действия человека, кажется, всегда преследует чувства вины, разочарования и меланхолии. Всегда есть что то, вспомнив о чем, говоришь: если бы не… я бы… или если бы… я бы не…

О другой погоне я получил предупреждение на десятую ночь.

Я считал время в днях и ночах, хотя не мог видеть их смену, придерживаясь первоначальной оценки прошедших часов. Племена считают по солнцу и луне, положению звезд и теням; в городах есть другие способы, большие железные механизмы, часы с маятниками и водяные часы. Таким образом я научился двум способам: старому инстинкту, полученному мной в крарле, и средствам измерения в Эшкореке. В тоннеле все, что находилось под рукой, становилось средством измерения времени: продолжительность горения свечи или факела; часы желудка, голода и жажды, сон. Когда я выйду на поверхность, я ненамного ошибусь, по моим расчетам…

В ту десятую «ночь», спешившись, чтобы напоить коня из плоского сосуда, который дала Демиздор, я услышал позади себя звук где-то в дальнем конце магистрали. Это было едва различимое постукивание, чуть больше, чем вибрация, беспрепятственно передаваемое через каменную дорогу, стены и полированный свод: копыта несущихся галопом лошадей.

Мой собственный конь не устал; он до этого момента шел легким шагом.

Я дал ему напиться, потом вскочил в седло и пустил его шагом. Вскоре, когда он размял ноги, я слегка хлопнул его по боку, в более сильном поторапливании эшкирского зверя не было нужды, и он рванулся вперед, как будто был рад движению.

Мне пришлось положиться на удачу, если она у меня была, что не произойдет внезапного проседания дороги и не встретится никакого другого препятствия. До сих пор дорога шла в основном прямо и всегда была чистой, факт, который люди позади меня, казалось, сочли как само собой разумеющееся, судя по скорости их движения. В любом случае, мне нужны были крылья, потому что они отставали всего на один день пути или даже меньше. Сны и воспоминания слетели с меня.

Путешествие приняло более естественные, однако не менее зловещие границы, и у меня, во всяком случае, не было запаса времени на сон в следующую «ночь»— это было очевидно.

Ибо погоня началась.

Мой конь был здоров; как бык. Он пронес меня через десятую ночь со скоростью копья; на десятый день после того, как я дал ему и себе отдохнуть пару часов, он снова пустился в полет, как будто для него было делом чести, чтобы я ушел от погони. И в самом деле, на одиннадцатую ночь, последнюю в тоннеле, когда глаза у меня слипались, а голова кружилась от недостатка сна, я начал думать, что моя городская жена, дитя волшебного рода, наложила на коня волшебное заклинание, чтобы он мог лететь без устали.

Мой последний факел догорел в предыдущий «день», и я присвоил золотую лампу из одной комнаты отдыха и зажег ее. Мне не хотелось использовать их оснащение, но у меня не было выхода.

Приблизительно в полночь, по моим подсчетам, я спешился, встал на колени и приложил ухо к мостовой. Вибрации от копыт не было; без сомнения, охотники отдыхали ночью. Я поспал три часа, соблюдая обычную предосторожность и положив сбоку железную фляжку с водой; нужно быть при смерти, чтобы не поворачиваться во сне примерно через час, и твердый предмет будил меня каждый раз, и каждый раз получал крепкое ругательство, но без него я не проснулся бы, пока собаки не схватили бы меня за горло. Проснувшись и все еще не слыша шума, я пару часов шел рядом с конем, не садясь на него, чтобы сохранить его силы. Я не собирался расставаться с ним даже в конце тоннеля.