Корабли укутались густым пороховым дымом — было хорошо видно, как ядра разносили в пыль каменные стенки укреплений. Вот тут Петр подзабыл свое нарочитое миролюбие — стерпеть такое он не мог. Однако укрепления молчали, и он в гневе воскликнул:

— Мы не на балу, а ты, Бонапарт, политесы тут англичанам устраиваешь?! Скандала бо…

Петр осекся, его брань в адрес корсиканца оказалась напрасной. Белый дым заволок два берега — батареи дружно послали ответные гостинцы.

Да и минное заграждение собрало очередной свой улов. У борта линкора встал водяной столб, и почти сразу же из его чрева, выворачивая палубу, полыхнуло пламя. И чудовищный взрыв не только разметал горящие обломки, но нашел еще одну жертву — второй фрегат разделил участь первого, буквально на глазах превратившись в полыхающий костер.

— Зело, однако…

Петр не мог поверить собственным глазам — увидеть такое нещадное избиение англичан он не ожидал в самом горячечном бреду. И тут, словно размытая химера, выросло еще одно видение — два британских линкора напоролись на мины, стараясь совершить маневр и уйти от губительного огня береговых пушек.

Он не ошибся, взяв Бонапарта на русскую службу — несостоявшийся французский император военное дело знал прекрасно. Бомбические пушки буквально в труху размолотили линейный корабль, тот потерял ход и беззащитно покачивался на морской глади.

У последнего «британца» явно не выдержали нервы — линкор стал разворачиваться в узости, стремясь улепетнуть. Да не тут-то было — продольное минное заграждение специально для противодействия таким маневрам было предназначено.

В голубое небо взметнулся очередной водяной столб, а через несколько минут английский линкор, повалившись, обреченно лег на борт. Пушки на берегу прекратили стрельбу, и тишина оказалась на секунду такой давящей, что Петр непроизвольно закряхтел, желая услышать хотя бы собственные звуки. И тут на кораблях взорвался многоголосый ликующий хор, и в небо белыми птицами взлетели бескозырки.

— Виктория! Виват!

Петергоф

Прочитав первую ленту, Миронов посерел лицом — о таком он знал, это крепко ему в голову вдолбили, но за все годы службы ни разу не слышал. И действовать нужно было немедленно, и первым делом сразу накрыл планшет с принятой телеграммой.

— Государево слово и дело, — глухо, но четко произнес телеграфист, и Пузо, с побелевшим лицом, рванул опечатанную дверку шкафчика на стене, схватил флажок, сунул в губы свисток и, разматывая красную ткань, выметнулся за дверь. Привалился к ней снаружи, хотя Миронов тут же закрыл за ним засов.

И правильно сделал, все по инструкции, ибо есть такие государственные тайны, о которых многим знать не надлежит.

Федор вытащил из-под мундира ключ, открыл сейф начальника и достал секретную тетрадь. Расписался там в получении депеши, достал красный футляр, как раз для таких случаев предусмотренный, и уселся за стол, принявшись быстро расшифровывать сообщение. А за окном разливалась переливчатая трель свистка — Пузин тоже хорошо знал и помнил инструкцию и теперь ее выполнял.

Работа была проделана за несколько минут. Миронов вложил листок в футляр, быстро расписался на планшете и запер оный в железный ящик. Новость его ошарашила, но он напустил на лицо ледяную маску — о таких делах ведать надлежит только государыне. И, помешкав одну только секунду, собравшись духом, рванул массивный железный засов и, держа на вытянутых руках красный футляр, вышел за дверь.

У здания его уже ожидали, так что в сердце екнуло. Такого он просто не ожидал и представить не мог в самом горячечном бреду.

Напряженно застыл, кусая в нетерпении седой ус, старый наперсник императора. Рядом с ним подполковник, командир караульной роты, капитан и полдюжины солдат с винтовками — все с поседевшими головами, в шрамах и отметинах от множества боев, в которых они участвовали. Так император повелел — брать в дворцовые гренадеры тех гвардейцев, что по ранам своим службу в поле нести не могут.

— Командир лейб-гвардии Дворцового батальона полковник Берген, — лязгнул голосом комендант Петергофа, словно клинком, а глаза тревожные, с затаенным страхом, но положенную инструкцию соблюл четко.

— Срочная депеша, — негромко произнес Федор и добавил громче, с пониманием, внушительно: — Государево слово и дело!

Федор смог выдержать впившийся в него взгляд коменданта, что впервые, как и все во дворце, услышал трель свистка и красный флажок, суматошно мелькавший в воздухе. Потому и прибежал первым, страшась услышать о своем благодетеле недобрую весть. А ведь за обеденным столом был полковник, что любому армейскому генерал-майору равен — крошки хлебные на рукаве прилипли, да обшлаг мокрый, видно, вино пролил.

И Миронов не выдержал, глядя в умоляющие глаза Бергена — он только моргнул легонько, как бы говоря, что все в порядке, беды нет, даже наоборот. И увидел, как судорожно сглотнул старый офицер, с какой благодарностью одарил его взглядом. Но то было секунду, и стальным голосом комендант отдал приказание и одновременно выхватил из ножен шпагу.

— Господин подполковник! Путь должен быть чист! Выполнять!

— Есть, господин полковник!

Раньше бы Федор усмехнулся, глядя, как резво побежал старик с двумя пожилыми солдатами, но сейчас даже мысленно не улыбнулся. Понял, что и они так же честно выполняют присягу.

— Прошу следовать за мною, господин губернский секретарь, — тем же стальным голосом скомандовал полковник. — На кра-ул!

Солдаты лязгнули затворами, загоняя патроны, а потом дружно выхватили длинные кинжальные штыки и примкнули их. И пошли, с отрешенными лицами, держа ружья наперевес.

Миронов шел позади полковника, и на глаза поневоле накатывали слезы. Он теперь знал, что, случись нападение (совершенно невозможное дело, вроде африканской жары под Рождество), все эти офицеры и солдаты полягут, защищая его до последней капли крови. Вернее, ту депешу от императора, что сейчас держат его руки.

Силистрия

— Небеса оказались к нам неблагосклонны. Кысмет…

Пожилой паша, в изорванной одежде, с обгорелой бородой и перевязанной чистой холстиной головой, низко и почтительно поклонился сидящему перед ним генералу.

— Пусть мне отрубят голову по приказу пресветлого султана, да хранит его Аллах, но держать крепость я больше не в силах.

— Вы и так, Ибрагим-паша, сделали сверх того, что положено честному воину. Просто мы оказались намного сильнее, чем вы предполагали. Наши ружья просто выкашивают ваших безусловно храбрых аскеров, что напрасно дерутся до конца. Столько молодцов погибло…

Генерал-аншеф Кутузов говорил негромко и без ноток привычной для него вкрадчивости. Михаил Илларионович был еще та лиса, про таких говорят, что стелет мягко, вот только спать на жестком приходится. Он прекрасно знал такие отзывы, но тщеславия здесь не проявлялось, даже когда ему передали слова любимого наставника фельдмаршала Суворова: «Ой хитер, ой мудер, никто его не обманет!»