— Да мы почитай на Том Свете побывали! — орал Велем, отмахиваясь от Селяни личиной со сломанными рогами. — А тебе для меня пирога жалко! На тебе, волчина жадный! — И швырял в него добычу из мешка. Но мешок перед этим уже поучаствовал не в одной потасовке, поэтому кусок жареного мяса уже по виду и вкусу ничем не отличался от пирожка с луком и яйцом.

— Бывал я на вашем Том Свете! — кричал в ответ Селяня, на потеху народу гоняясь за старшим братом и предыдущим баяльником вокруг костра и ловко уклоняясь от бросаемых пирогов.

— Нет, брате, там ты не бывал!

Велем со своей дружиной и правда забрался в этот раз гораздо дальше, чем тогда, когда вместе с братьями отвозил сестру Дивляну к ее будущему мужу, князю Аскольду. В тот раз они съездили только до Киева на среднем Днепре и в тот же год осенью вернулись домой. Этим летом они побывали в греческом городе Корсуне, повидали нижний Днепр, степи, пороги, Греческое море. Разговоров об этом хватило на все новогодние праздники. Каждый день Велема звали на пир то к одному, то к другому, чтобы он снова рассказал обо всем увиденном. Женщины Ладоги каждый день приходили к его жене, матери и сестрам посмотреть на подарки. Остроладе он привез большой ларец, украшенный пластинами белоснежной кости с тончайшей резьбой, изображавшей людей и животных, точно как живых, так что каждую мелочь можно разглядеть. Яромиле и Велемиле тоже по ларцу, но поменьше, отделанному костью попроще, с изображениями кабанов и оленей. Велемила долго разглядывала свой подарок, хотела и не смела прикоснуться кончиками пальцев, загрубевших от постоянного прядения, к крошечным фигуркам оленей, которые были как живые, но только еще красивее. Не укладывалось в сознании, что это сделали человеческие руки… вернее, что человеческие руки сделали только это. Такое немыслимо правдоподобное изображение должно было вызвать к жизни и настоящего оленя… или даже больше, вообще всех оленей, которым предстоит родиться в лесах. Но творить живых существ могут только боги, а значит… значит, этот ларец сделали боги, создав вместе с ним новорожденных оленят? И олени не переведутся, пока этот ларец хранится где-то в мире? Он как тот священный котел, из которого родится все живое, Ложечка однажды рассказывала о нем. И она, Велемила, владеет этим чудом, будто Небесная Лосиха, мать всех лесный зверей!

— Но ведь… где-то должны быть эти олени? — Она подняла глаза на Велема и робко показала на круглые пластинки кости на боках ларца. — Ты мне это подарил, и теперь… они мои?

— Должно быть, да. — Несколько озадаченный Велем почесал в затылке. Он повидал уже достаточно много красиво сделанных вещей и научился видеть в них только вещи, а не шаги божественного творения. — Считай, что твои. Где-то ходят теперь в лесах стада твоих оленей. Нехудое приданое будет, а?

Матери он преподнес несколько красивых блюд, мисок, кувшинов, ярко расписанных сочными красками: на одном две птицы на дереве жизни, на другом вовсе чудо — вроде мужик, но без ног, а сам растет из конской шеи! Среди обычной глиняной посуды ручной домашней лепки эти блюда и чаши, расписанные белым, желтым, синим, черным, голубым, зеленым, коричневым, сразу бросались в глаза и приводили хозяек в трепет и восторг. Отцу Велем подарил несколько стеклянных кубков, да не тех, что были раньше — из гладкого мутноватого стекла, сплошь полного мелкими пузырьками, — а ярких, с позолоченной резьбой. Привез много шелка, в том числе плотного, тяжелого, но гибкого, затканного птицами или зверями в узорных кругах, с цветами и листьями. Узор был необычайно крупный, до двух локтей. Как Велем рассказал, этот шелк ему подарил какой-то корсуньский старейшина в знак дружбы, а продавать его иноземцам миклагардский главный князь-кейсар запрещает. Назывался он «самит». Для продажи Велем привез много ткани попроще, но тоже ярко окрашенной во все оттенки синего и красного. Из украшений ему удалось купить одно золотое кольцо и пару широких браслетов, но зато какой же дивной красоты были эти вещи! Позолоченное серебро, на которое были напаяны узоры из тонкой золотой проволоки, а поле рисунка залито какой-то гладкой, блестящей, очень стойкой краской, со вставками из самоцветных камней — красных, белых, зеленых и лиловых. При свете огня все это сверкало и переливалось так, что захватывало дух. И собственные украшения, потемневшие серебряные кольца из скрученной проволоки или браслеты с узором из нанесенных чеканом кружочков, треугольников и точек, вдруг показались тусклыми и убогими всем тем, кто еще вчера так гордился своим богатством.

Все эти сокровища Велем выменял на куниц и бобров в Корсуне, и сам город поразил его не меньше, чем привезенные вещи — простых ладожан. Проехав от Варяжского моря до Греческого, он не видел ничего подобного в землях, населенных словенскими племенами. Там было не то что в Ладоге или любом другом словенском поселении, в котором каждый ставил избу где хотел, и лишь течение реки, вдоль которой поселки располагались, как-то упорядочивало обжитое пространство. В Корсуне же дома и дворы были расположены «будто по веревке», как сказал Велем, ровненько, один к одному, и, стоя в конце порядка дворов, можно было увидеть его весь насквозь. Один порядок пересекался с другими, шедшими поперек, и клеток в этой решетке, как ему сказали, было больше ста. Сам он не смог бы подсчитать, даже если бы задался такой целью: словены, непривычные к подобному, путались и не могли одну улицу отличить от другой. Люди, умеющие находить дорогу в густом лесу, терялись в городе, совершенно чуждом для них пространстве.

— А между дворами ширь такая, по две повозки разъезжаются, — рассказывал Велем, для убедительности раскинув руки. — Локтей по двенадцати. Избы огромные, иные в два ряда — одна поверх другой.

— Поверх? Это как?

— Ну, как одну избу на крышу другой поставить, вот так будет. А внутри между ними лесенка.

— Вот греки выдумали! — изумлялись слушатели. — На земле им, что ли, места мало?

— Может, и мало. У нас на волостное вече столько не сходится, сколько там сразу в одном месте живет.

— Так земля теплая, плодородная — чего не жить.

— А ты, друже, часом не врешь?

— Да теперь уж сам не знаю! — честно признавался Велем. — Теперь, как домой вернулся, кажется, будто во сне Корсунь видел.

Но привезенные им вещи доказывали, что даже избы друг на дружке он видел не во сне. Люди, способные исполнять такую хитрую тонкую работу, могут и избы в два ряда громоздить.

О многом Велем затруднялся рассказать, потому что не находил слов. Что там избы в два ряда! Он видел греческие святилища, у которых полукруглая, как половинка яйца, выведенная из камня кровля напоминала небесный свод. Высота некоторых домов, каменных причем, была такова, что шапка валилась с головы при попытке увидеть крышу. Это же целые горы, а не дома! Разве что Ингварова сопка — Дивинец — потягается с ними. Не верилось, что подобное могли соорудить обычные руки смертных людей. Ручьи бежали по трубам туда, куда нужно было обитателям города. Ему показывали огромные глиняные бочки — огромные, это значит размером с дом, — зарытые в землю и предназначенные для засолки рыбы. Видел он и хитрющее приспособление, с помощью которого давили виноград и собирали сок для изготовления вина. Дома из плотно пригнанных друг к другу каменных плит, дворики с колодцами и подвалами, святилища, торговая площадь, неисчислимое множество жилья и народа, собранного в одном месте, — все это оглушало и дурило голову. Велем и его спутники видели, что попали в совершенно другой мир. Им говорили, что этот город существует уже примерно двенадцать веков и за это время мало изменился! А они-то считали старым Словенск, в который Вышенины предки пришли лет двести назад! Всю длинную обратную дорогу, десятки раз рассказывая обо всем этом, Велем пытался как-то уложить в голове, свыкнуться с сознанием, что в мире, оказывается, существует много такого, чего они раньше и вообразить не могли. Казалось, люди, которые сооружают подобные дома и делают подобные вещи, должны быть и сами устроены как-то по-другому. И чем это, скажите, не Тот Свет?