— Я ничего не делал! Я невиновен!

— Не старайся. И не ори. Сюда никто не придет. И тебя никто не услышит. За смерть Шуко ты ответишь. Передо мной. И прежде, чем ты умрешь, я постараюсь сломать тебе все кости. Превращу их в порошок, а тебя — в отбивную.

Он попытался отползти:

— Зачем ты это делаешь?!

Я с удивлением поднял брови:

— Быть может, мы с цыганом и не были близкими друзьями, но сражались плечом к плечу. Мы довольно многое пережили вместе, а теперь он в могиле. А ты жив. Я считаю это несправедливостью.

— Хорошо! Хорошо! — Он явно счел, что говорит с умалишенным. — Я признаюсь!

Я расхохотался, размахнулся, и трость прошелестела в опасной близости от его лица, так что он взвизгнул.

— Ты меня не слушаешь! Мне плевать, признаешься ты или нет. Не будет никакого суда, магистров и прочей ерунды. Я не дам тебе шанса выкрутиться.

— Ты сумасшедший! — Теперь на его лице появился ужас.

— Рад, что ты это понял, — отвесил я поклон.

— Если ты убьешь меня, тебе не спрятаться! Рано или поздно тебя найдут! И даже Гертруда больше не спасет.

— А мне плевать. Пожалуй, для начала я раздроблю тебе пальцы на руках, — сказал я, занося трость для нового удара.

Он оскалился и наконец-то крикнул:

— Убей его! Чего ты ждешь?!

Дверь в темной половине комнаты лопнула точно мыльный пузырь, разлетелась на лучины, и размытый силуэт ринулся на меня. Я был готов к этому, так что швырнул фигуру и отшатнулся назад, сбрасывая с пальцев дремлющий знак.

Я не попал ни в первый, ни во второй раз, но темная сущность, чтобы избежать гибели, невероятно быстро отклонилась в сторону, прекратив атаку, замедлилась и встала у выхода из комнаты так, чтобы я не смог убежать. Это был худой, изможденный мужчина с серым пористым лицом и глубокими складками вокруг рта. Ничем не примечательная душа, если бы не пальцы, заканчивающиеся восьмидюймовыми когтями, сотканными из тьмы.

— Окулл, — сказал я, переложив трость в левую руку и выставляя перед собой кинжал. — Как ты убедил его сотрудничать?

Стёнен лишь зло рассмеялся, и я краем глаза увидел, что он вновь пытается сесть. Я, используя опыт Мириам, окружил себя тремя крутящимися знаками. Пускай они не были такими мощными, как у моей учительницы, но заставили окулла не спешить.

— Ты все равно покойник, — произнес магистр.

Душа прыгнула, но до меня так и не добралась. С десяток знаков ударили со всех сторон, оплели окулла коконом из жгучих стальных сетей, прижали его, воющего, к полу, и в комнату стали входить магистры. Павел, Николет, Григорий, Луиза и Рикард.

— Слава богу, вы успели! — крикнул Стёнен. — Вяжите его! Он натравил на меня своего ручного окулла!

— Заткнись, Стёнен, — мрачно бросила Николет. Вид у нее был такой, словно ее вот-вот стошнит от отвращения.

Тот осекся, побледнел и последовал ее совету. Заткнулся.

— Ван Нормайенн, ты не возражаешь? — спросила Луиза, вооруженная широким кордом, набалдашник которого был украшен ярко-синим звездчатым сапфиром.

— Будь так любезна, — улыбнулся я. — В конце концов, не я его обездвижил.

Магистр благодарно улыбнулась мне в ответ и прикончила окулла.

— Откройте окно. Здесь смердит падалью, — попросила Николет, и Григорий исполнил ее просьбу, впуская в помещение свежий, пахнущий дождем воздух.

Павел подошел ко мне, забрал трость:

— Дальше мы сами, ван Нормайенн.

Я понял намек, кивнул на прощанье глядящему на меня с ненавистью Стёнену и отправился восвояси.

Карл ждал меня в прихожей, сидя на стуле и вытянув ноги в начищенных сапогах.

— Ты выглядишь довольным.

— Есть немного, — пришлось признать мне. — Теперь могу с чистой совестью уехать из Арденау.

— Не ты один, — хмыкнул он. — Меня отправляют в Чергий. Оттуда пришли горячие новости.

— Что? Князь Горловиц освободил страну от захватчиков?

— Князь Горловиц упал с лошади и умер через четыре дня, так и не приходя в сознание.

— Экая печаль, — пробормотал я, вспоминая разговор с отцом Мартом. — И кто теперь претендует на корону? Жиротинец?

— Этого я не знаю.

Мы спустились на улицу. Дождь все так же шел, он даже усилился, и Карл, ворча, словно медведь, натянул на черные волосы капюшон. Я же думал о том, что, возможно, среди благородных чергийцев вновь начнется резня из-за неожиданной смерти князя. Конечно, если церковь не возьмет ситуацию под контроль.

Мы шли от одного корпуса Крылатого дворца к другому, когда у нас над головой раздался звон разбивающегося стекла и на землю, вместе с тусклыми осколками, рухнул человек.

— Ничего себе! — задрал голову Карл.

Он смотрел на разбитое окно. Надо сказать, мое окно.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что выпал из него представитель Ордена Праведности, влиятельный законник Клаудио Маркетте.

Он все еще дышал, хотя бело-алые осколки ребер пробили его одежду, как, несомненно, и легкие, в нескольких местах.

Увидев меня, он скривил рот и прошептал:

— Одушевленный… Вы… заносчивые идиоты. И не видите ничего… дальше… свое… носа… — Его дыхание оборвалось.

— Это очень плохо, друг, — тихо сказал мне Карл, глядя на тело.

К нам уже бежали гвардейцы с алебардами. Прежде чем они что-то сделали, я отдал им приказ:

— Стоять здесь. Никого, кроме магистров, не подпускать. В здание не входить.

Я не был их начальником, но являлся стражем, так что у них не возникло сомнений в моем праве командовать ими.

Я поспешил к лестнице, и Карл неотступно следовал за мной. Когда мы оказались в коридоре пятого этажа, я увидел сидевшую на полу у стены женщину. Голова у нее отсутствовала и валялась ярдах в двадцати от тела, все вокруг было забрызгано кровью. По платью и кольцам на руках я узнал спутницу Маркетте, госпожу Бладенхофт, бывшую наставницу Эрика.

Дверь в мою комнату оказалась выбита. Карл вошел первым, но, зная, что там его ждет, я положил ему руку на плечо, потянув на себя:

— Я сам.

И он уступил, давая мне возможность разобраться с ситуацией.

Пугало, мрачное, раздраженное, я бы даже сказал, взбешенное, с окровавленным серпом, стояло возле разбитого окна. Не требовалось много ума, чтобы понять, что здесь случилось. Проповедник, увидев у меня в руке обнаженный кинжал и мое лицо, тоже все быстро понял и неожиданно вышел вперед, раскинул руки крестом, закрыв собой одушевленного, точно заботливая мать-наседка, защищающая своего птенца: