Именно это сильное удивление, отразившееся на лице молодой женщины, убитой единственным выстрелом, произведенным в упор из редкого и дорогого пистолета «Глок», брошенного убийцей там же, у тела жертвы, отмечали потом все: и домработница, первой обнаружившая несчастную, и оперативники, появившиеся на месте преступления довольно быстро, и понятые, приглашенные для осмотра квартиры. Но дальше всех пошел пожилой паталогоанатом, к которому труп Лики доставили для проведения вскрытия. Взглянув ей в лицо, он вдруг произнес, с некоторым даже раздражением, пожав при этом худыми острыми плечами: «Ну, убили, мало ли что… Чему же здесь так удивляться? Всех, рано или поздно…» Фразы он не закончил, привычно приступив к своему мрачному делу.

Пребывание Александра Егорова в заведении «5005» в этот раз затянулось много дольше обычного. Впрочем, ничего из ряда вон выходящего он не совершал, придерживаясь традиционной для себя в такие дни линии поведения: очень много пил, практически не спал и почти ничего не ел. Состояние его теперь было таково, что ему не требовалась уже и Анна в качестве собеседника, потому что вести сколь-нибудь связную беседу он был уже не способен. Однако изредка он все же требовал Анну к себе, для того лишь, чтобы использовать ее в качестве безмолвного слушателя. Очевидно, в такие минуты плоды деятельности воспаленного мозга переполняли его, и он чувствовал потребность выплеснуть во внешний мир новую порцию словесных, труднопроизносимых и совершенно бредовых умозаключений. Однако с течением времени это происходило все реже, и он практически перестал беспокоить Анну, довольствуясь чтением свежей прессы и бесконечными поисками по всем телевизионным каналам новостных и информационно-аналитических программ, которым внимал с большим интересом. При этом он изредка разражался гомерическим хохотом или многозначительно качал головой и, как бы требуя особого внимания, поднимал палец вверх, демонстрируя тем самым, что ему открывается некий, скрытый от всех истинный смысл передаваемой информации.

Зрелище было удручающим, и Анна без особой необходимости старалась не то что не заглядывать к нему, но и оградить себя от всякой информации о том, что с ним творится. Ей было безумно жаль этого человека, и, не будучи в состоянии каким-либо образом помочь ему, она подсознательно стремилась закрыть доступ любой информации о нем и, попросту говоря, забыть о его существовании, пусть и на короткое время. Заканчивалась уже неделя, которую он безвылазно провел в апартаментах заведения, и в телефонном разговоре с Анной Рокотов, со вздохом сожаления, показавшимся ей не очень искренним, заметил, что, видимо, придется прибегнуть к радикальным медицинским мерам, однако конкретных распоряжений на этот счет не дал. В принципе Анна понимала, что это единственный, к тому же спасительный для Егорова, выход, поскольку состояние его здоровья вызывало у нее все большие опасения. Однако она понимала и другое: насколько унизительным для Егорова будет такое разрешение ситуации, тем более с учетом их новых отношений с Рокотовым. Егоров, однако, неожиданно ее порадовал. Словно предчувствуя грядущие события, а быть может, просто на инстинктивном уровне самосохранения почувствовав, что наступает предел физических возможностей организма, он начал проявлять некие проблески сознания, а затем и слабые волевые усилия, пытаясь остановить свое, казавшееся уже безостановочным, падение в пропасть. Анна, с горячностью ей не свойственной, бросилась ему на помощь. Прежде всего, она получила его согласие на то, чтобы строжайше запретить всему персоналу приносить ему алкогольные напитки, как бы настойчиво он их ни требовал. Следующим этапом было возвращение к нормальному сну и питанию. Она лично контролировала кухню, готовившую для Егорова не слишком наваристые, как для тяжело больного человека, бульоны, распорядилась постоянно подавать ему не крепкий горячий чай с лимоном, мед, молоко. Из дома она принесла легкие снотворные, которыми пользовалась сама, часто страдая бессонницей из-за ночного характера работы. Через пару дней Александр Егоров почти пришел в себя, хотя внешний вид его был ужасен: страшно отекшее, неживое лицо, еле различимые в складках набухших век кроваво – красные, как у кролика, крохотные глазки, с трудом размыкающиеся губы, синюшные, с неестественно белыми ногтями, руки, которые подчинялись ему явно с трудом. Уходя домой ранним утром в среду – наступал третий день его возвращения к жизни, – Анна осторожно приоткрыла дверь апартаментов: воздух в комнате был тяжелым и спертым, так пахнет обычно в палатах, где лежат очень тяжелые больные, даже если за ними ухаживают прилежно и заботливо. Егоров спал, лежа на спине, запрокинув голову и широко раскрыв рот. Зрелище это было совсем неэстетичным, но Анна далее порадовалась тому, что он наконец смог заснуть. Уже по дороге домой она вспомнила вдруг свой давешний странный сон, который всю последнюю неделю ни разу не напомнил о себе, хотя этого вполне можно было ожидать, и поразилась сходству теперешнего Егорова с тем, который был в ее сне парализован и лежал в убогой мрачной комнатушке. Ей стало не по себе, и недобрым предчувствием наполнилась душа, но усилием воли Анна заставила себя думать о чем-нибудь другом, более насущном, и совершенно неожиданно ей это удалось. Дома она заснула на удивление легко и крепко, без сновидений проспала до самого вечера, когда ей снова нужно было возвращаться в заведение.

Прибыв на место, она первые минуты, как всегда, оказалась закрученной в водовороте неожиданных и совершенно неотложных дел, мелких проблем, стихийных малозначительных конфликтов и вечных накладок – минуты эти растянулись на добрые полчаса. И только, когда Анна окончательно убедилась, что пульс заведения бьется в нужном ритме без остановок и перебоев, она поспешила к Егорову. В коридоре верхнего этажа как раз возле его двери горничная торопливо завершала последние приготовления к приему гостей, смахивая ей одной заметные пылинки с мягких бархатных кресел и диванов, расставленных вдоль стен.

– Добрый вечер! – Здороваясь на ходу, Анна уже взялась за ручку его двери, но горничная неожиданно взволнованно и торопливо зашептала:

– Ой, да не ходи ты туда сейчас, Аннушка, он, не в пример прошлому, сегодня буйный. Посуды одной побил два подноса. А до того окно хотел вышибить и на улицу прыгать, потому что ему выпить не несли.

– Он что, опять пил сегодня? – Анна не верила ушам, схватившись за беглое и глупое в общем-то предположение, что горничная спутала Егорова с каким-то другим клиентом.

– Не то слово – пил. Вусмерть упился и теперь упал, я только что прибраться смогла. Раньше – куда там! Так буянил, так буянил, прямо как белая горячка, не приведи, конечно, Бог.

– Почему мне не позвонили? Зачем дали спиртное? – Анна почти кричала, не в силах совладать с нахлынувшими на нее обидой и отчаянием. – Все, три дня титанических усилий – насмарку. Все снова, во сто крат хуже. Как же он мог?

– Да откуда ж я знаю, что это ты на меня раскричалась? – Горничная от изумления даже не заметила, что тоже повысила на Анну голос, что для персонала было неслыханной дерзостью. Но и Анну в таком состоянии за все время работы женщина видела впервые – главный менеджер всегда оставалась корректной, выдержанной, и никто не мог вспомнить, чтобы в любой самой критической ситуации Анна повысила голос или каким-то образом проявила свои эмоции. Это был первый случай в ее практике. Однако шок уже миновал.