— Во человек! — удивился Федя. — Уже спит!

Из разговора взрослых я мало что понял, но если бы меня спросили: «Ты за кого?» — я бы не задумываясь ответил: «За Милованова, Федю и Василия Васильевича!»

Я стоял в сторонке. Василий Васильевич окликнул меня:

— Алёша! — (Я подошёл.) — А где же пёс?

— Ловит крабов.

— А ты, наверно, мечтаешь изловить похитителя огурцов?

— Хотелось бы. Только я не умею.

— А вы здорово испугались?

— Больше всех мама, а хозяйка почему-то обрадовалась, хотя тоже немного испугалась. Я решил этой ночью дежурить в засаде. Боюсь только, что Кыш не вовремя залает.

— Верно. Да и зачем дежурить? Ведь неизвестно, явятся ночью за огурцами или нет. Лучше расставь ловушку с сигнализацией и спи себе спокойно.

— Спасибо за совет, — сказал я.

— Между прочим, ты слегка обгорел. Скажи маме, чтобы натёрла тебя одеколоном и дала на ночь димедрол.

— Я его в детстве пил от диатеза, — сказал я и спросил: — А вы правда решили узнать, кто поцарапал Геракла?

— Конечно. Но жаль, что резчик по камню и дереву предупреждён. Это осложняет мою задачу. Но ничего. Справимся.

— А вы не знаете, между прочим, где мой папа?

— На машине времени катается.

— Что это за машина времени? — удивился я.

— Она за душевой. Сходи и взгляни. Очень забавно.

Я сбегал к маме, чтобы она не волновалась, и сказал, что папу я ещё не видел, потому что у него процедура на машине времени и что я только сейчас туда пойду.

Кыш всё так же лежал, смотрел под камень и ждал появления крабика.

Глава 17

Я пошёл, искупался в своей бухточке и заметил, как мальчишки из пионерского патруля кидают в Кыша камешки.

Мальчишек это забавляло, и они, кидая камешки, хохотали.

Я подошёл и сказал:

— Вы тут собаку дразните, а в «Кипарисе» появилась неуловимая личность.

— Ладно, ладно! Не напускай тумана!

— Мы в сыщиков не играем, — сказали оба мальчишки, и тот, который был с биноклем, напялил мне на глаза панаму.

Но я не обиделся и снова сказал:

— Неуловимая личность изранила Геракла, испортила вазу и изрезала скамейку. Неужели вам всё равно?

— Совсем не всё равно, но у нас есть дела поважней, — с таинственным видом сказал мальчишка с биноклем.

— Тебе такие не снились! Думаешь, мы целыми днями купаемся?

— А что же вы делаете? — спросил я.

— Вечером пойдём по следу. Только не спрашивай по какому. Всё равно не скажем.

— Ну и не говорите. Сам всё сделаю. И сыщик настоящий мне поможет. Вы ещё пожалеете.

Так я сказал и пошёл к папе.

Ещё издали, подходя к павильону, на котором было написано: «Силовые процедуры», я услышал какой-то скрежет и скрип, как будто кто-то выдирал из доски ржавые гвозди. У двери на стуле дремала сестра. Я прошёл мимо неё и увидел папу. Весь мокрый от пота, он в одних трусиках находился внутри алюминиевой кабины. Руками папа изо всей силы дёргал рычаги, а ногами нажимал на педали. При этом кабина наклонялась вместе с папой то взад, то вперёд. А перед глазами у него были приборы. На них мигали лампочки и шевелились стрелки. Всего таких машин в помещении было пять, и в каждой был мужчина. Все они вроде папы обливались потом, кряхтели от натуги, пыхтели, наблюдали за приборами и тоскливо поглядывали на песочные часы, стоявшие так далеко, что до них нельзя было дотянуться. На кабинах висели таблички с фамилиями. «Сероглазов, Левин, Осипов, Рыбаков», — прочитал я.

Увидев меня, папа обрадовался, притормозил и закивал головой. Я подошёл поближе. Он зашептал:

— Быстро переверни все часы! Ну что ты раскрыл рот?

— Зачем? — спросил я.

Папа уронил голову на грудь и безжизненно повис на рычагах, потом тихо повторил:

— Быстро переверни все часы!

Прислушавшись к нашему разговору, Левин, Осипов и Рыбаков тоже перестали кататься на машинах времени и умоляюще зашептали:

— Переверни!

— Ну что ты стоишь?

— У тебя есть сердце?

— Нет! У него в груди — кактус!

Мне не хотелось прерывать процедуру. Ведь её назначили папе для того, чтобы он избавился от мускульного голодания. Но всё-таки я перевернул все часы, в которых только начали пересыпаться вниз очередные десять минут, и папа первым весело закричал:

— Тётя Глаша! Приехали!.. Спрячься! — велел он мне.

Я зашёл за перегородку и стал оттуда наблюдать. Сестра тётя Глаша проверила часы и приборы и подозрительно сказала:

— Чтой-то вы сегодня быстро проехали.

— Мы помолодели на полчаса, — сказал папа, и я понял, почему эти кабины называют машинами времени.

Тётя Глаша стала открывать ключом дверцы, а я незаметно выбежал на пляж.

Папу после процедуры пошатывало.

— Ломит каждую косточку… Каждая жилка саднит… Вот как приходится расплачиваться за умственный труд! — сказал он и попросил завтра тоже незаметно прийти сюда в это же время и сократить его мучения на десять минут.

— Но это же значит, что я буду тебе вредить! — сказал я и отказался.

Но папа, пристально глядя мне в глаза, спросил:

— Ты помнишь, как ровно год тому назад я спас тебя от ложки касторки и выплеснул её в окно?

— Помню, — сказал я.

— Я надеюсь, что у тебя хватит благородства быть мне благодарным за это! Я иду в душ, потом на динамометр, потом на прыгалку. Передай привет маме и Кышу! Но маме о машине — ни слова! Ясно?

Глава 18

Я стоял и раздумывал: сократить мне завтра на десять минут папины мучения или не сократить, а также сказать ли про всё это маме.

— Молодой человек! Что вы делаете на лечебном пляже? — вдруг спросил меня Корней Викентич. — Отвечайте быстро и по возможности правдиво!

— Думаю: почему вы так мучаете моего папу? — ответил я.

Корней Викентич поднял брови и хотел меня отчитать, но вдруг закричал:

— Ёшкин! Ёшкин! Как вы смеете дестерилизовать пляж?

Он побежал по камешкам к берегу, и я увидел Федю, только что вышедшего из воды. Он стоял в обнимку с моим знакомым беспризорным псом шоколадной масти. Пёс, положив передние лапы на Федины плечи, вилял хвостом.

— Пожалуйста, немедленно уведите собаку с пляжа! — распорядился Корней Викентич.

— Доктор, это моя собака! — сказал Федя.

— Неправда! Я эту собаку знаю три года. Это бездомная собака.

— Доктор! Собака эта правда моя. Была ничья, а теперь моя. Я её с собой на Север возьму. Моё слово — алмаз! Верь мне, пёс, обиженный людьми, я тебя возьму с собой! И