– Глянь-ка, – сказал кто-то, – да он без оберегов совсем! Неужто знал, что на смерть идет?

Ольбард молча наклонился и расстегнул ворот мертвеца. И все увидели на его шее серебряный нательный крест.

– Черт! – вырвалось у Савинова. – Какого хрена!

– Христианин! – выдохнул Ставр.

Наступила тишина. Воины столпились возле тела, и Сашка с изумлением увидел, как двое или трое сняли шлемы и перекрестились. «Значит, не один Диармайд здесь крещеный!»

Нарушил молчание князь:

– Негоже бросать так тело. Он был враг нам, но храбр и умен. Обманул, – заставил думать, что переправился на другой берег, а сам остался на этом. И если б не Александр, – лежать мне со стрелой в виске, а вам быть без князя. Нужно похоронить его по христианскому обычаю. Пусть этим займутся те из вас, кто верует Христу. А ты, – он повернулся к Савинову, – можешь просить чего хочешь. Я – твой должник.

– Ничего не попрошу, князь! Это всего лишь я отдал свой долг. Ведь это ты вытащил меня из воды!

Ольбард глянул Сашке в глаза, усмехнулся и кивнул:

– Ну, коли так – добро! Но верности я не забываю, о том все знают. Придем в Белоозеро – прикажу срубить тебе двор…

И снова лодьи шли на юг. Весла мерно гнали назад прозрачную речную воду. Там, на высоком берегу, остался свежесрубленный деревянный крест. Упокой, Господи, раба своего…

Была Сашкина очередь отдыхать от весла. Он собрался было последовать примеру других – улечься посреди палубы, накрывшись плащом, и поспать, но на глаза попалась одинокая фигура, стоящая у правила, на корме. Князь направлял бег «Змиулана», а Диармайд спал здесь же, подложив под голову ножны длинного меча. Все больше сгущалась темнота, но места, видно, пошли знакомые и Ольбард решил идти и ночью. Спешил. Его силуэт в черном плаще казался траурным памятником на фоне густо-синего вечернего неба.

Что-то было странное во всей этой истории с рысьим стрелком. Будто бы князь узнал убитого… А может, показалось? Савинов расстелил уже плащ, но вдруг, неожиданно для себя, оставил его и пошел на корму.

– Что, Александр, не спится?

– Нет, княже… Спросить хочу.

Ольбард чуть приналег на правило, следуя указаниям факельщика, стоявшего на носу.

– Что ж, спрашивай…

Сашка подумал, что зря ввязался в разговор. Вот так вот в лоб спросить о том, что, может быть, совсем не его дело… Но отступать поздно. Назвался груздем – полезай…

– Не знал я, что в дружине у нас еще, кроме Диармайда, христиане есть… Разве это та вера, что годится для воина?

Ольбард слегка повернул голову. В сумраке остро блеснули глаза. Понял ли, что не о том Сашка спрашивает, о чем хотел? Возможно…

– Чую в сердце твоем обиду, друже… Давнюю обиду… Быть может, винишь ты богов в своих потерях… Да только нет правды в том, чтобы истоки бед искать вне собственного духа. У человека воля – вольная. Он сам выбирает – быть ему рабом или свободным, жить или умереть… Но лишь немногие находят в себе мужество признать это. Остальные же продолжают сетовать на богов, неумолимую судьбу и козни врагов… Что же до Христа… Скажу так – бог воинов именем Перун, но это лишь проявление горних сил. Есть другие боги воинов: Один, Тор, Арей – он же Марс… Все они – суть проявление одной силы. Так и с иными. Христос велик и могуч. Он сказал: «Не мир я вам принес, но меч!» Чем же плох для воина такой бог, который велит жизнь положить за веру и отечество свое? Но и Христос суть проявление той же силы… В древние времена люди помнили, что боги именами Хорс, Перун, Волос, Чернобог – лишь нисхождения Великого Единого Духа. Энергии – как говорят в Царьграде. И молились тогда не идолам, а тому, кто стоит за всем сущим. Идолы же – суть посредники… Теперь народ забыл все это, стал молиться и веровать самим личинам и считать их святыми… Как если бы кто-то стал говорить вместо человека с его отражением в воде… Жрецы же взяли власть и требуют поклонения уже самим себе. Жертву требуют кровавую. И не по нужде – в мор или глад великий, а для усиления власти своей…

Христос же говорит о Едином, и вижу я в этом возвращение к вере пращуров наших. Однако и греческая церковь не хороша. Чужая она… Не дано мне видеть в грядущем на многие сотни лет. От силы на полтораста, иногда далее… Окрестится наша земля и обретет этим великую силу. И будет вера Христова иной, нашей будет, Православной… Так мне ли воспрещать креститься своим воинам?

– Отчего же ты сам не крестишься, князь?

Ольбард наклонил чубатую голову. Сашке почудилось, что он улыбается в темноте.

– Если у тебя уже есть дети, надо ли посвящать тебя в мужи?

– Ты крещен?

Смешок.

– Нет, но мог бы крестить сам… Та, праотеческая вера, жива. Я – один из немногих, кто ведает ее таинства. И храм тот, на жертвенной плите которого ты спал, посвящен двенадцати проявлениям Единого. Ему возраст – две тьмы, двадцать тысяч лет…

Сашка молчал, совершенно обалдев. Мысли, как стрелы Ставра, неслись, догоняя друг друга. «Чушь! Не может этого быть! Все исследования… Ледники… Но ты же был там… Видел все это… Неужели мы забыли так много?.. Нет… Все же слишком большой срок… Или…»

– Христианство – внук моей веры, – продолжил Ольбард. – Ее любимое дитя. В нем все возродится… А на Силы серчать – себя не любить. Посмотри на этот мир и вспомни – откуда ты сюда попал… Все не веришь еще?

– Не знаю, – Сашка тряхнул головой. – Пока не знаю…

– Разберись, Александр. Вождь, чтобы вести за собой, должен верить.

Они надолго замолчали. Сашка смотрел на темнеющие берега и думал о будущем. О великой Православной Руси. Не той, которую он знал из истории, раздираемой княжескими усобицами, а о другой, могучей, единой. Какой она могла бы быть. И опорой этому единству может быть лишь Единая Вера, Имперская. Такая как Православие… Думал о князе, которого не зря, нет, не зря воины кличут Вещим. Ведь понял же Ольбард, едва не с полуслова понял корни его, Сашкиного неверия… Обида за отца… Но глупо было считать казачью судьбу следствием злого рока. Ведь и вправду каждый выбирает свое. И батька тогда выбрал… А Бог – не надсмотрщик нам, а Отец. У надсмотрщика же совсем иное имя…

– Княже…

– Да?

– Я вот о чем спросить хотел… Тот человек, в рысьем плаще… ты знал его?

– Ах вот оно что… Да, знал.

– Отчего же он хотел твоей смерти?

Факел на носу, треща и роняя искры, переместился влево. Князь толкнул от себя тяжелое правило, и «Змиулан» послушно повернул. Ольбард обернулся. Носовой огонь «Пардуса» двинулся следом. Там не дремали.

– Ну что же, в этом нет никакой тайны. Было их два брата – Тверд и Лелег. Жили на заимке, зверя пушного промышляли. Охотники – каких мало. Когда Игорь на Сурож ходил походом – Лелег решил воинского счастья искать. Стал в дружину мою проситься, а старший – Тверд отговаривал его. Их род еще с Аскольдова времени крещен, а в Ольгово княжение отъехали они сюда из Полянской земли… Я взял Лелега к себе – таких стрельцов поищи еще. А старшой остался. Лелег хорошо бился, – вернулся с добычей, да уже здесь на пиру задрался с кем-то из Старшей дружины. И убили его до смерти… Убийца виру заплатил сполна, да, видно, Тверд не простил.