Восьмого декабря братья отправились домой на борту парохода “Этрурия”. Майор Понд пытался уговорить Дойла задержаться, но тот отказался, пояснив, что обещал больной жене провести Рождество вместе. Они условились, что Туи вернется на зиму в Давос и возьмет с собой детей, няньку-француженку и Лотти. К тому времени Мэри было пять лет, а Кингсли зимой исполнялось два года.

Пятнадцатого декабря “Этрурия” пришла в Ливерпуль, братья сразу же сели в поезд и в Лондоне, проезжая в кебе по Стрэнду, увидели на газетной доске объявление: Роберт Льюис Стивенсон скончался от инсульта в своем доме на Самоа, в сорок четыре года, в расцвете творческого таланта. Его новелла “Странная история доктора Джекила и мистера Хайда” (1886), живо и ярко показывающая, как переплетены в человеке добро и зло, потрясла викторианскую Англию и тут же стала бестселлером. Дойл, который состоял со Стивенсоном в переписке, тяжело переживал его смерть: “Что-то ушло из моей жизни”.

Из Лондона Дойл поспешил в Давос, где в отеле “Бельведер” остановилось его семейство. Погода стояла ужасная, совершенно неподходящая для Туи, и он решил, что в следующем году надо подыскать место потеплее. В Давосе он продолжал цикл о бригадире Жераре, занимался спортом, делал доклады в Английском литературном обществе, участвовал в турнире по бильярду, гонках на санях, стоял на воротах в хоккейном матче между командами Давоса и Санкт-Морица, а весной даже устроил простенькую площадку для гольфа, несмотря на “проделки местных коров, норовивших сжевать красные флажки”.

Почти весь 1895 год семья провела в Швейцарии, но несколько раз Дойл ездил в Лондон. В одну из таких поездок он познакомился с канадским писателем Грантом Алленом, у которого тоже был туберкулез. Они стали добрыми друзьями: оба имели независимый образ мысли и не боялись полемики. В тот год Аллен как раз выпустил роман “Женщина, которая смогла”, вызвавший негодование у викторианских мужчин: откровенно критикуя современные нравы, Аллен написал о женщине, отказавшейся выйти замуж за своего любовника, поскольку брачное законодательство не учитывало права женщин.

Аллен приобрел дом в Хайндхеде, деревушке в графстве Суррей. Он клялся, что воздух там воистину целебный, недаром эти места даже называют “маленькой Швейцарией”. Дойла это настолько впечатлило, что до отъезда он приобрел четыре акра земли в Хайндхеде за тысячу фунтов и нанял архитектора Джозефа Генри Болла, с которым подружился в Саутси, чтобы тот построил большой, добротный дом. Туи пришла в восторг, когда муж рассказал ей эту новость. Мысль, что она сможет вернуться в Англию, “вселила в бедняжку радость надежды”.

В тот год Туи с детьми вели “бродячую” жизнь, путешествовали по Европе, знакомясь с ее искусством, архитектурой и историей, а Дойл периодически присоединялся к ним. Из Давоса они перебрались в Малойя, а затем в Ко, горную деревеньку, много выше Монтре, из которой хорошо было видно Женевское озеро. Там Дойл начал писать исторический роман из эпохи Регентства “Родни Стоун”. Много внимания в книге уделено боксу, особенно жестокому в то время — тогда дрались еще без перчаток. Сам Дойл любил боксировать, но, когда он занялся этим спортом, маркиз Квинсберри уже ввел новые правила (многие из них дошли в неизменном виде до наших дней), и дрались уже только в перчатках. Однако Дойл не видел ничего плохого в старом варианте бокса. Кулачный бой казался ему замечательным спортом, в духе гладиаторских боев: “Уж лучше пусть наш спорт будет груб, чем мы станем женоподобны”. Однажды он даже признался приятелю, что охотнее зарабатывал бы на жизнь спортом, а не писательством.

Седьмого сентября он писал матери из отеля в Малойя: “Вас, наверное, порадует, что я закончил свою книгу. Сейчас я проглядываю ее и вношу правку, но через неделю надеюсь все полностью доделать. Думаю назвать ее “Родни Стоун. Воспоминания о боксе”. В целом я доволен. Есть сцены, которые очень мне удались, и хотя в ней нет энергии “Белого отряда” или мыслей “Писем Старка Монро”, но, во всяком случае, там звучит нота здорового мужественного патриотизма, а кроме того, сама тема, я думаю, внове для британской литературы. Книга может иметь большой успех, и уж точно не причинит мне вреда…”

Совершенно справедливое заявление. Литературные позиции Конан Дойла были очень прочны. Критики, как водится, поругивали его, но зато у читателей он пользовался поразительной популярностью. В “Стрэнде” опасались, что тираж резко упадет после кончины Холмса, но он, напротив, возрос, едва объявился бригадир Жерар. К середине 1890-х редакторы поняли: имя Конан Дойла на обложке — гарантия, что номер разойдется без остатка. И если Дойл порой хвастал своими достижениями, особенно в письмах к матери, то имел для этого все основания: за последние десять лет XIX века он написал одиннадцать романов и пять сборников рассказов, так что легко мог утверждать, что он один из самых успешных — и самых уважаемых — писателей в истории литературы.

СТРОИТЕЛЬСТВО ДОМА В ХАЙНДХЕДЕ затягивалось, и Дойл решил провести зиму девяносто пятого-девяносто шестого годов в Египте. Он надеялся, что жаркий сухой климат пойдет Туи на пользу. Детей отправили к бабушке, а он, Туи и Лотти направились на юг через Италию, провели несколько дней в Риме, потом прибыли в Бриндизи, откуда поплыли в Каир. Там они остановились в гостинице “Мена”, бывшем королевском дворце с видом на пирамиды.

Здоровье Туи поправилось настолько, что она могла присоединиться к мужу в его светских развлечениях: они посещали клубные вечера, ходили на скачки верблюдов, матчи по поло и пикники под пальмами. “Туи, кажется, чувствует себя много лучше, перемена ей на пользу, — писал Дойл матери, — и мы отлично здесь устроились. Отель чудесный, воздух замечательный. Каждое утро я езжу верхом — меньше всего я предполагал, что буду совершать прогулки по Сахаре на арабском скакуне. И вот, однако же”.

Скакать по пустыне было отнюдь не безопасно, в чем Дойл вскоре убедился. Его конь, “черный дьявол… с нахальной мордой, торчащими ребрами и беспокойными ушами”, сбросил его и ударил копытом, нанеся глубокую рану возле правого глаза. Дойл поплелся в отель, ведя коня под уздцы. Кровь заливала ему лицо. “Хорошенькое зрелище предстало перед людьми, столпившимися на веранде!.. Пришлось наложить пять швов, но я был благодарен, ведь запросто мог остаться вовсе без глаза”.

Вместе с Лотти Дойл как-то утром на рассвете взобрался на Великую пирамиду и потом говорил, что одного раза более чем достаточно. С вершины открывался незабываемый вид — дельта Нила, далекие минареты Каира, заброшенные деревушки, караваны верблюдов и всюду, куда хватало взгляда, бесконечные пески Сахары. Но каждый шаг наверх давался с большим трудом, и оба очень утомились. Дойла, в отличие от большинства туристов, пирамиды не впечатлили, он считал их “ребячеством”. Он предпочитал играть в гольф возле отеля и шутил, что мячик может легко закатиться в прошлое — в чью-нибудь древнюю могилу.

После Нового года Дойлы втроем отправились за четыреста миль вверх по Нилу на колесном пароходе компании Кука. То и дело они сходили на берег и осматривали памятники древней цивилизации. “Ничего подобного нет во всем мире, — писал он. — Римская и Британская империи просто жалкие выскочки в сравнении с Древним Египтом”. Однако ему, тогда уже спиритуалисту, обычай египтян мумифицировать своих мертвецов представлялся невежеством и абсурдом: “Какое неразвитое сознание! Мысль, что тело, эту ветхую изношенную оболочку, в которую некогда была заключена душа, надо сохранить любой ценой, — это же верх материализма”.