Он смотрел на Писателя с обожанием, широко раскрытыми глазами. Повисла тишина; как написали бы прежде (и пожалуй, сам Писатель): тихий ангел пролетел. По кабинету плыл сизый табачный дым, пепельница была уже полна окурков, на которых фиолетово выделялось странное для хозяина слово — «Беломор». Ртутными тяжелыми каплями лицо посетителя усеял пот. Губы его были полуоткрыты

— Спасибо вам, милый и загадочный гость, — проговорил Писатель задумчиво. — Значит, мои книги читаются? Издаются и в ваше время?

— О, да! Читаются! И некоторыми, как видите, весьма внимательно. И не только мной. Не только. Поверьте, это правда.

— Ну и как же относятся к моим книгам в ваше время? Только — без утайки и привирания. Ведь отношение ко мне в вашей нынешней России не может быть однозначным. Верно?

Писатель снова набил трубку, а Гость вновь закурил «беломорину».

— Значит, правду, ничего кроме правды? Ну что же… После революции вашими лучшими вещами долгое время считались ваши ранние — реалистические! — рассказы.

Писатель хмыкнул. Гость заговорил смущенно:

— Простите меня великодушно, но ведь вы сами просили говорить все как есть, без утайки.

Но Писатель ответил тоже смущенно:

— Конечно, конечно. Я ведь хмыкнул не по вашему адресу, если можно так сказать. И вы не обращайте внимания на мои хмыканья. Продолжайте. Но все-таки чрезвычайно странно: раннее… проба пера… и вдруг — лучшее… Абсурдная ситуация.

— Еще бы не абсурд! — с жаром подхватил Гость. — И смею вас заверить: уж чего-чего, а абсурда в нашей жизни с лихвой хватает. Еще и на будущее останется! И я вам вот что еще скажу: творчество ваше стали делить на прогрессивное и реакционное. А постоянно переиздавались ваши, конечно же, прогрессивные — сиречь, реалистические — рассказы. Но правда, сейчас уже появились статьи, в которых лучшими называются ваши поздние произведения. Ну, например, теперь вашей вершиной считают роман «Дневник дьявола»…

— У меня нет романа с таким названием! — раздраженно оборвал посетителя Писатель.

Гость недоуменно и встревоженно взглянул на хозяина. Пробормотал:

— Но простите… то есть: как же так — нет?!

— Да вот так и нет, мой юный и непросвещенный друг, — с иронией, но уже спокойно ответил Писатель.

— Не понимаю… честное слово, не понимаю… Но ведь мы читаем… Ведь именно над этим романом сейчас вы и работаете!

Писатель не спеша выбил пепел из трубки.

— Сейчас я действительно работаю над романом. И если вы действительно имеете в виду именно его, то должен вам заметить, мой друг, что называется он — «Дневник диавола». А никакого «Дневника дьявола» я никогда не писал! И очень бы хотел, чтобы вы это запомнили. Раз и навсегда!

Гость покраснел, как мальчишка, которого выставили на позор всему классу.

— Прошу, прошу вас, извините меня… Поверьте, мне очень-очень досадно за свою оплошность… А ведь именно в связи с вашим последним романом я и пришел к вам… Все дело в том… дело в том… м-мм… дело в том, что вы не успеете его закончить, — последние слова Гость выпалил на одном дыхании.

— Это значит?.. — Писатель быстро взглянул на посетителя.

Тот медлил с ответом.

Писатель заторопил:

— Да говорите же всю правду! Я — не младенец и не барышня. Ведь вы знаете. Это означает только одно?

Гость выдохнул:

— Да.

— Да… У меня было предчувствие… Я и работать-то стал над этим романом, как над своей последней вещью… Значит, не допишу… Не суждено… Жаль. Ах, как жаль! — задумчиво и словно бы про себя проговорил Писатель. Затем неторопливо набил трубку: — Когда это случится?

Гость опять стал медлить с ответом. Только облизывал пересохшие губы.

— Да что же это такое! — раздраженно заговорил Писатель. — Явились сюда — значит, хотели сказать. Так говорите же! Время… время дорого!

Гость перевел дыхание.

— Произойти это должно нынешней ночью. За письменным столом — вот прямо здесь. Сердечный приступ. — И быстро-быстро забормотал: — Я потому и пришел к вам сегодня. Ведь жизнь моя… жизнь моя — серенькая, пустая, мало кому интересная. И я пришел заменить вас на эту ночь. Безносой ведь все равно чью жизнь забрать. А вы — останетесь жить и сумеете закончить роман. Свой лучший роман!

Писатель взглянул на Гостя с неподдельным изумлением:

— Простите, мне кажется, я вас не понял. Что вы сейчас такое сказали?

Гость повел свой монолог медленней, громче, со страстной убежденностью:

— Ваш последний роман — пророческий. Сколько людей во всем мире за сто лет прочитали его? Миллиарды! Да, да. Я уверен. И все сожалели, что роман не дописан. В нем вы заглянули в будущее. И во многом описали его совершенно точно! Вы, например, предупредили: технический прогресс может оказаться губительным для человечества. Вы сказали о сатанинской природе тирании. Я ведь вам только, так сказать, эскизно поведал о том, что произошло на Земле за сто лет после вашей… Если вы останетесь жить и закончите роман — может быть, люди, прочитав его вот тогда же, сто лет назад, станут хоть немного… э-э… осмотрительнее, прозорливее. Не допустят каких-либо переворотов, диктатур, войн. Может, в мире меньше будет жестокости и насилия. Да может, само развитие человечества хоть немного да пойдет по-другому!

Писатель отозвался глухо:

— Вы, молодой человек, — романтик. И вы несколько преувеличиваете значение литературы. Ее влияние на развитие общества, к сожалению, не настолько велико, как вам сейчас мнится. Будем же реалистами. Всяких провидцев и без меня на Земле всегда хватало. И что же? И искусство уже тысячи раз указывало человеку на его пороки. И человек тысячи раз покорно соглашался: да, ай-яй-яй, как это нехорошо — грешить! И вновь — грешил. С легким сердцем. Безо всяких угрызений совести. Ну, а угрызения совести — это уже к области литературы относится… Да, да, вы должны согласиться со мной: я прав, ибо я как-никак старше вас… на столетие. — Писатель улыбнулся уголками рта. — Мы, пишущие человеки, задаем вопросы, на которые — мы это заведомо знаем — нам все равно никто не ответит… Ответить может только Бог. Может быть, Он и отвечает на наши вопросы, когда мы предстаем пред Ним. Но, увы! здесь, на Земле, мы об этом знать ничего не можем… Признаться, и здесь, на Земле, никто, кроме Бога, права не имеет другого лишать живота. Даже Сатана не должен бы иметь такого права. Бог дал — Бог взял. Если же говорить о творчестве, то здесь, конечно, другие законы. В книгах ты сам — Творец. Волен даже, поставив точку, сжечь свое произведение. Но можно точку и не ставить. Да-с. Пожалуй, в незавершенности творения есть своя прелесть…

— Но послушайте меня! — пылко воскликнул Гость. — Если вы закончите роман, то, может быть, благодаря вам на нашей грешной Земле прольется меньше крови. Человеческой крови! Подлинной!