Однако он ощутил, как холод коснулся его лица и шеи, разбудил его, как будто его кожу мягко тронули холодные руки.

— Кто здесь? — промычал он, просыпаясь. Разъяв веки, он посмотрел на тумбочку (ножницы, бутылочка клея). Его взгляд, пометавшись, остановился на коридоре — на этом сумрачном проходе между светом Роджеровой спальни и открытой входной дверью, где, понял он через несколько секунд, кто-то, высвеченный сзади солнцем, неподвижно стоит и смотрит на него. Ветер слегка колыхнул одежду — взволновался край платья.

— Кто это? — спросил он снова, еще не в силах сесть. Только когда фигура попятилась — казалось, скользнула назад, к порогу, — она стала видна. Он смотрел, как женщина занесла чемодан и закрыла дверь — снова погрузив дом в темноту и исчезнув из виду так же мгновенно, как возникла.

— Миссис Монро…

Она появилась вновь, двигаясь к комнате мальчика, ее лицо нечетким белым овалом плыло во мгле; но тьма под ним была не сплошной, она точно текла и колебалась: это из-за цвета платья, решил Холмс, из-за траурного наряда. Действительно, на ней было черное платье, отделанное кружевами, простого покроя; ее кожа была бледна, как снег, под глазами лежали синие круги (горе прибавило ей лет — лицо сделалось изможденным, движения — замедленными). Переступив порог, она без выражения кивнула ему, приближаясь, — в ней не было того страдания, которое он слышал в ее крике в день смерти Роджера и той болезненной злости, которую она явила на пасеке. Вместо этого он улавливал некую кротость, какую-то покладистость и, возможно, примиренность. Ты не можешь больше винить меня, подумал он, или моих пчел, ты несправедливо осудила нас, дитя мое, и поняла свою ошибку. Ее бледная рука потянулась к нему и осторожно вынула из его пальцев альбом. Она не смотрела на него, но он увидел угловым зрением ее расширенные зрачки и узнал в них ту же бессодержательность, что и в глазах мертвого Роджера. Ничего не говоря, она вернула альбом на тумбочку, положив его аккуратно, как положил бы мальчик. — Зачем вы здесь? — спросил Холмс, поставил ноги на пол, оттолкнулся от матраса и сел. Как только он это произнес, его лицо запылало от стыда, ведь она застала его в своем жилище с альбомом своего умершего сына на груди; он понимал, что не он, а она должна была бы задать этот вопрос. Но миссис Монро выглядела не слишком обеспокоенной его присутствием, и от этого он почувствовал еще большее неудобство. Он поглядел по сторонам, заметил свои трости у тумбочки. — Не ждал вас так скоро домой, — сказал он, неловко загребая трости. — Надеюсь, вы не устали дорогой.

Он сконфузился от незначительности своих слов и покраснел еще сильнее.

Миссис Монро теперь стояла перед столом, спиной к нему (а он спиной к ней сидел на кровати). Она решила, что тут ей будет лучше, объяснила она, и, когда Холмс услышал спокойный голос, которым она заговорила с ним, его стеснение пошло на убыль.

— Тут много чем заняться надо, — сказала она. — Мне дела сделать надо, Роджера и мои.

— Вы, наверное, голодны, — сказал он, беря трости наизготовку. — Я попрошу девочку что-нибудь вам принести, или, может быть, вы пообедаете со мною?

Он задумался над тем, успела ли дочка Андерсона закупить в городе продукты, и, встав, услышал, как миссис Монро сказала за его спиной:

— Я не голодна.

Холмс повернулся к ней, встретив ее уклончивый взгляд (эти избегающие его пустые глаза, которые не сосредоточивались на нем, оттесняли его куда-то в сторону).

— Вы хотите чего-нибудь? — другого вопроса ему в голову не пришло. — Что я могу для вас сделать?

— Я сама о себе позабочусь, спасибо, — сказала она, окончательно отводя глаза.

Тогда Холмс понял, зачем она вернулась так скоро, и, когда, опустив сложенные на груди руки, она начала перебирать вещи на столе, он увидел профиль женщины, раздумывающей, как ей кончить очередную главу своей жизни.

— Вы уйдете от меня, ведь так? — вырвалось у него прежде, чем он успел додумать мысль.

Ее пальцы пробежали по столу, поворошили цветные карандаши, дотронулись до чистой бумаги, помедлили на блестящей деревянной столешнице (где Роджер готовил уроки, выделывал свои старательные рисунки, висевшие на стенах, и наверняка размышлял над журналами и книгами). Даже после смерти мальчика она видела, как он сидит тут, пока она стряпает, убирает, возится по хозяйству в доме. Холмс тоже представлял себе мальчика за столом — как тот сидит, подавшись вперед, как сидел он сам, а день сменяется ночью и ночь — утром. Он хотел рассказать об этом видении миссис Монро, поведать ей о том, что, как он считал, они оба воображали, но промолчал, угадав ответ, который уверенно сошел с ее губ:

— Да, сэр, я уйду от вас.

Само собою, уйдешь, подумал Холмс, как бы сочувствуя ее решению. Но его так уязвила твердость ее ответа, что он, заикаясь, словно моля о снисхождении, проговорил:

— Пожалуйста, не стоит решать сгоряча, в самом деле, особенно сейчас.

— Но, понимаете, это не сгоряча. Я думала об этом часами, и по-другому быть не может. Мне тут уже почти ничего не нужно, только эти вещи, и все. — Она взяла красный карандаш и задумчиво покатала его между пальцами. — Нет, не сгоряча.

В окне над столом Роджера внезапно загудел ветер, скрипя ветками по стеклу. Он сразу же усилился, зашумел в дереве перед окном, ветки уже не скрипели, а стучали. Подавленный ответом миссис Монро, Холмс вздохнул, смиряясь, и спросил:

— Куда же вы поедете, в Лондон? Что с вами будет?

— Не знаю. Моя жизнь больше ничего не значит.

У нее умер сын. У нее умер муж. Это говорила женщина, которая похоронила самых любимых и сама легла в их могилы. Холмс вспомнил читанное в юности стихотворение, строчку, преследовавшую его, когда он был подростком: «Я пойду туда один, и там ищи меня». Ошеломленный ее безнадежным отчаянием, он шагнул к ней, говоря:

— Разумеется, значит. Потерять надежду — это потерять все, и вы не должны этого делать, моя милая. Вы должны исполнять свой долг — иначе ваша любовь к мальчику не продлится.

Любовь — этого слова миссис Монро никогда от него не слышала. Она косо посмотрела на него, остановив его холодом своего взгляда. Затем, уходя от этого разговора, она перевела глаза обратно на стол и сказала:

— Я много про них узнала.

Холмс увидел, что она тянется к пузырьку с пчелами.

— В самом деле? — спросил он.

— Это японские — смирные и робкие, да? Не как эти ваши, да? — Она поставила пузырек себе на ладонь.

— Вы правы. Вы разобрались. — Холмс был удивлен познаниями, пусть и невеликими, которыми обладала миссис Монро, но насупился, когда она больше не нашла что сказать (она не сводила глаз с пузырька, вперившись в мертвых пчел). Он не вынес молчания и продолжил: — Это необычайные существа, пугливые, как вы сказали, — но при этом они исправно дают отпор врагу. — Он рассказал ей, что гигантский японский шершень охотится на разные виды пчел и ос. Когда шершень обнаруживает гнездо, он помечает его своим секретом; этот секрет дает сигнал другим шершням в округе собраться и напасть на колонию. Но японские пчелы умеют заранее выявить секрет шершня, что позволяет им приготовиться к скорому налету. Когда шершни забираются в гнездо, пчелы окружают каждого злоумышленника отдельно, облепляют его и тем самым подвергают действию температуры, равной сорока семи градусам по Цельсию (для шершня — слишком жарко, для пчелы — в самый раз). — Они поистине обворожительны, не так ли? — заключил он. — Знаете, мне в Токио попалась пасека, повезло самому на них посмотреть.