– Погоди-погоди! – Полина кусала ноготь. – Сейчас, сейчас!

Михаэль выпучил глаза и начал злобно колотить пальцами по невидимым клавишам.

– Кассирша! – выпалила Полина. – Из «Глории»!

– Ага! Моника. А вот это? – Парень выпрямился, раздался в плечах и превратился в директора Галля.

– Ну, это легко! Директор.

– Легко? – обиженно воскликнул Михаэль. – Сами попробуйте! Легко…

– Нет, я не про то… – смутилась Полина. – Ты совершенно гениально все это… изображаешь… представляешь… ну, я даже не знаю, как назвать. Ты учился?

– Да нет, я сам… – Парень смутился. – По отцовской линии я какой-то внучатый племянник Марселя Марсо.

Полина кивнула.

– Вы знаете Марселя Марсо? – строго спросил Михаэль.

– Нет, – созналась Полина. – Что-то слышала вроде…

– Ну-у! Это ж величайший мим. Вроде Чарли Чаплина. Как же так – не знаете. А вот – глядите!

Парень опустил голову, наклонился вперед, словно пытался идти против сильного ветра. Мышцы напряглись, босые ноги мягко переступали по полу на одном месте, создавалась полная иллюзия движения. Выставив ладонь, словно прикрываясь от урагана, он клонился вперед все ниже и ниже, удивительным образом сохраняя равновесие. Ноги продолжали шагать, вся фигура приобрела невероятную пластичность, словно стала частью тягучего мощного потока, которому его тело пыталось противостоять.

– Потрясающе… – прошептала Полина.

Неожиданно ураган стих, Михаэль выпрямился, рассмеялся:

– Ну, вот это, это-то вам знакомо? – Он натянул воображаемую перчатку, кинул невидимую шляпу в сторону и, быстро переступая, плавно попятился назад.

– Ха, Майкл Джексон!

– Точно! Майкл стащил у Марселя Марсо свою лунную походку. Вообще вся современная пантомима основана на его школе, и в Европе, и в Америке. Отец говорил, что Марсо во время войны был в Сопротивлении, в маки. Вся родня наша погибла в Освенциме, а ему дали орден Почетного легиона.

– Так тебе нужно к нему поехать! – Полина горячо взмахнула руками. – У тебя ж талант! Он где – во Франции?

– Он умер. В две тысячи седьмом году. Я его ни разу не видел, у меня только фильмы остались, от отца. «Давид и Голиаф», потом «Париж плачет, Париж смеется». Его дочка, Аурелия, нас приглашала… А потом отец… Ну, короче, ничего не вышло.

Михаэль присел на корточки, начал кочергой ворошить угли в камине. Дрова почти прогорели, по потолку бродили бордовые тени, лицо мальчишки вспыхивало то рыжим, то малиновым. Полина видела его профиль, в полумраке лицо казалось взрослым, почти мужским. Михаэль, словно ощутив взгляд, повернулся и улыбнулся ей. Полина сделала вид, что поправляет компресс.

– Посмотри, одежда, наверное, высохла уже, – она сказала торопливо. – Поздно, тебе домой пора.

Он протопал на кухню, вернулся одетый.

– Вы завтра в школу… – он кивнул на ногу. – Или нет?

Полина пожала плечами, она ощутила вдруг неловкость, парень тоже смущенно потоптался, сунул руки в карманы.

– Ну, я тогда… – Он мотнул головой в сторону двери. – Ботинки совсем мокрые, – он хмыкнул и замолчал.

– Спасибо тебе. – Полина хотела протянуть руку, передумала, скрестила руки на груди.

– Если что-нибудь нужно, вы…

– Да-да, – перебила его Полина. – Иди. Спасибо.

– Замок не забудьте…

– Запру. Иди.

Хлопнула дверь, простучали ботинки по ступенькам крыльца. Все стихло. Полина ударила кулаком по валику кресла, закусила губу. Уставилась на остывающие угли, они уже ничего не освещали, краснели тусклым жаром.

– Нет больше сил моих, – она прошептала, стараясь не разреветься. – Господи, ты что, издеваешься?! – Она ощутила, как по щеке скользнуло горячее и щекотное. Полина зло вытерла лицо ладонью.

Единственный нормальный человек на весь город, и на тебе! – мой ученик и ему еще нет шестнадцати. Это что – игра в искушение святого Антония? Господи, какой в этом смысл? Тебе-то зачем все это? Или мало дохлых зверей на чердаке и обезглавленных птиц? Мало, что я угодила, как муха в варенье, в этот чертов Данциг? Мало? И если я не свихнусь здесь, то закончу старой девой. А скорее всего, и то и другое вместе – чокнутой старой девой! И этого мало?!

Полина размотала шарф, пакет горошка оттаял, она бросила его на пол вместе с шарфом. Попыталась встать, голень тупо ныла, но боль оказалась вполне терпимой. Она, боль, даже показалась уместной, почти приятной. Полина с тихим злорадством захромала на кухню, распахнула холодильник, долго смотрела внутрь. Сердито захлопнула, не двигаясь, постояла в темноте, снова раскрыла холодильник, достала бутылку шампанского. В бледном холодном свете долго возилась с фольгой, пробка выстрелила неожиданно, звонко и весело, Полина вздрогнула. Налила вино в чашку, пена зашипела, перелилась через край, Полина быстро нагнулась, отхлебнула. Потом осторожно подняла чашку и мелкими глотками выпила до дна.

– Вот так! – с вызовом сказала она в темноту.

Шаркая босыми ногами, прошла через кухню; холодное вино сразу ударило в голову – Полина всегда с опаской относилась к шипучке. Она поднялась наверх, прихватив чашку и бутылку, зажгла свет в ванной, долго разглядывала себя в зеркало, потом налила полную чашку и выпила до дна. Устало опустилась на край ванной.

«Господи, я ведь совсем одна, у меня нет друзей, у меня вообще никого нет! А кто тебе нужен? Да и нужен ли кто-то? Ты всегда была одна – ты всегда страдала даже не от застенчивости, а скорее от лени, тебе никогда не хватало ни терпения, ни смелости, главное, желания раскрыть свою душу. Раскрыть кому? Им? Злым пошлым глупцам, которых интересуют сплетни, тряпки и блестящие побрякушки? Зачем им твоя душа, что они в ней могут понять? Бедная Полина, ты наивно полагала, что тебя ждут в жизни чудеса, что со временем все изменится, что впереди – заповедное царство с умными и добрыми обитателями. Бедная, глупая Полина! Милосердие – они не знают этого слова». От жалости к себе хотелось плакать, хотелось забраться под одеяло, забиться в угол, накрыть голову подушкой и плакать.

Вместо этого она заткнула ванну пробкой и пустила воду. Жаркая струя с грохотом забила в белый фаянс, Полина дотянулась до шампуня, выдавила в ванну зеленую тягучую жидкость. Тут же обильно полезла пена, едко пахнуло фальшивой елкой. Зеркало затуманилось, Полина превратилась в безликий силуэт, потом пропала совсем.

Она сбросила халат на пол, медленно опустилась в горячую воду. Легла – клочья пахучей пены громоздились, как горные облака, щекотали лицо, лезли через край ванны. Зажав пальцами нос, Полина погрузилась с головой, грохот воды стал тише, словно доносился с улицы. Вместе с шумом отодвинулась и реальность, подводный мир показался таким спокойным и приветливым. Она смирно лежала под водой и улыбалась.

Закрыла кран. Стало слышно, как с шелестом, похожим на тихий шепот, таяла пена. В спальне тикал будильник, где-то, уныло жужжа, билась о стекло муха. Внизу скрипнула половица. Полина перестала дышать – полная тишина, ничего, кроме шелеста и мухи. Дом старый, просто рассыхаются доски – не слишком уверенно подумала Полина. Она осторожно поднялась, чуть качнувшись, стянула с перекладины полотенце. Все делала тихо – ей казалось важным не произвести ни звука. Запахнув халат, выскользнула из ванной. Заглянула вниз, в темный пролет лестницы. От вина все вокруг казалось зыбким, ненадежным – поручни, стены, ступени. Прислушалась, начала спускаться, бесшумно ступая босыми ногами. На последней ступени застыла, было абсолютно тихо, но она почувствовала, что там, в темной гостиной, кто-то есть. Холодея, она заглянула в комнату – на диване кто-то сидел. Она не могла двинуться с места, сердце подпрыгнуло к горлу, Полина, задыхаясь, открыла рот. Она хотела закричать, громко и грозно, но получился лишь сиплый всхлип: