— Совсем нет, — печально ответил он. — Наоборот, очень вдумчиво. Ты сильно выросла… в эмоциональном плане.

— Прекрати издеваться.

— Я серьезно, — впервые за долгое время ответил он без тени улыбки. — А что с Женевьевой? — Люк втянул щеки. — Ты была так взволнована, когда мы вылезли с чердака. Я предположил, что ты что-то задумала.

— Ни о чем новом я не думала. Меня словно заклинило… насчет этой связи с Йорком.

Мимо вразвалочку прошла беременная женщина, и я благоговейно ужаснулась, насколько же способен растягиваться человеческий живот. У меня в голове снова заработали шестеренки, но в этот раз мои домыслы приняли такую несусветную форму, что я сама испугалась и сложилась пополам, спрятав голову на коленях.

— Кэт, ты в порядке?

— Люк, мы с тобой в больнице, так? А что обычно происходит в больницах?

— Нууу… люди приходят сюда лечиться, когда больны.

— И рожают здесь детей.

— Да.

Я закрыла лицо руками.

— Ты что, не понимаешь?

— Чего?

— Это ужасно, но все равно…

В это время меня позвали в кабинет. Я с радостью встала и позволила тыкать, простукивать и просвечивать на рентгене свою лодыжку, лишь бы не думать о вероятности, которая становилась все больше прямо на глазах. Я ни слова не проронила, пока не оказалась дома с туго перевязанной ногой и костылями под мышкой. Было уже поздно, и у мамы в спальне не горел свет. Люк пошел со мной в дом и аккуратно прикрыл за собой дверь. Он стал прохаживаться по гостиной, заложив руки за спину, и в обычной ситуации я бы рассмеялась, настолько он сейчас был похож на одного из членов королевской семьи.

— Может, ты уже расскажешь наконец?

— Вон в том шкафу лежит фотоальбом. Можешь принести его мне?

Он послушно наклонился, открыл шкаф и немного в нем покопался, затем без каких-либо вопросов передал мне обшитый коричневой кожей альбом. Я принялась быстро листать и раскрыла его на середине, развернув к Люку.

— Смотри, вот моя фотография в младенчестве.

— И?

— Ну, это же очевидно. Нельзя не заметить, насколько я тут отличаюсь.

— Вообще-то нет, как я уже говорил, младенец он и есть младенец.

Я достала из сумки другую фотографию и помахала у него перед носом.

— Я была недоношенной и почти без волос. А этот ребенок крупный, и у него черная шевелюра. Я серьезно. Это не я на фотографии.

Люк вздохнул.

— Ну что же, твоя мама так устала после бессонных ночей, что неправильно подписала фотографии, или в фотостудии ей отдали чужой конверт.

— И она так и не заметила, что на них другой малыш, — приуныв, продолжила я.

— Маленькие дети могут измениться за несколько дней. Они теряют вес или набирают его, у них могут выпадать волосы…

— Но это не мое лицо, — настаивала я. — Эта фотография была спрятана вместе со свидетельством о рождении и детской биркой из роддома по какой-то важной причине. Я не могу поверить, что ты не видишь в этом смысла. Поездка в больницу навела меня на эту мысль.

Люк был действительно недоволен.

— Кэт, ты что, думаешь, вы с Женевьевой могли родиться в одном и том же больничном отделении?

Я сделала глубокий вдох.

— Даже больше. Я знаю, звучит немыслимо, невероятно и просто ненормально, но мне кажется… возможно, что мама забрала домой не того ребенка.

Люк зажал нос и закрыл рот рукой, чтобы заглушить хохот. Через несколько минут он пришел в себя и извинился передо мной.

— Даже я не подумал о такой возможности. Я, журналист, который работает с конспиративными теориями и прочей загадочной дребеденью.

Я совершенно не обиделась, потому что идея действительно была несуразной, но все же попыталась выглядеть сдержанной и вдумчивой, чтобы он воспринял меня всерьез.

— Это связь между Женевьевой, мамой и мной. Я родилась в другом городе, ребенок под моим именем — это не я, и мама побледнела, когда я произнесла имя «Грейс». Это могло бы стать ответом на вопрос, почему Женевьева так меня ненавидит.

— Ты хоть понимаешь, что говоришь, Кэт? Женевьева — дочь твоей мамы, а ты — дочь кого-то другого?

— Предположим.

— Да, и твоя мама обо всем знает. Но почему тогда она позволила этому произойти?

— Я еще не думала над этим. Ты считаешь, это невозможно?

Он закатил глаза.

— Я считаю, что ты читаешь слишком много дрянных романов и увлекаешься мыльными операми.

— Подумай сам. Все эти вещи были спрятаны в ювелирной шкатулке, и я бы никогда до них не добралась. Мама не рассказывала мне, где я родилась, и добровольно отрезала себя от всех, даже самых близких. Всю мою жизнь она словно бежит от чего-то и даже намекала на то, что может меня потерять.

— Мы живем в Великобритании. Здесь не путают младенцев в роддомах, особенно так, чтобы никто не заметил. Для этого существуют бирки. Их не снимают до тех пор, пока ребенка не выпишут.

Я с трудом сглотнула и сказала больше самой себе, чем Люку.

— Все угрозы Женевьевы в таком случае обретают новый смысл. Она говорит, что для нас двоих тут недостаточно места. Она вторглась в мою жизнь, потому что это должна была быть ее жизнь. И не может меня простить, потому что ее детство было таким ужасным. Она пришла навестить маму, притворившись, что продает украшения, а на самом деле хотела встретиться с ней лицом к лицу.

— Как она могла узнать все это?

— Не знаю. Но мы же уже поняли, насколько она умна. — Люк стал постукивать пальцами по столу, пока я продолжала размышлять вслух: — Это могло бы объяснить, почему мама всегда была такой скрытной и не любила говорить о прошлом. Я думала, это все из-за отца, но, как оказалось, нет.

— Мне надо как следует подумать.

— Может, ты сможешь раскопать что-нибудь еще? Найти больничные записи или регистрацию рождений… я не знаю… у тебя должны быть свои источники.

— Мы все еще не знаем настоящую фамилию Женевьевы-Грейс, — напомнил Люк, надевая куртку. Он замешкался на пороге, одной ногой уже стоя на улице. — Есть более простое решение. Выяснить, когда у нее день рождения. Вы должны родиться в пределах нескольких дней, чтобы твоя идея имела право на существование.

— Ты просто гений, — с благодарностью ответила я. — Хотя… Я не могу спросить напрямую, потому что она может соврать.

— Извини, но с этим придется разобраться тебе самой, Кэт. Я знаю, ты как-нибудь выкрутишься.

Я пошла к себе, как только Люк ушел, и открыла прикроватную тумбочку. Я скрывала от него одну вещь — мою навязчивую идею по поводу кулона. Это не было игрой воображения, он действительно становился тяжелее каждый раз, как я брала его в руки, будто разрастался вместе с силой Женевьевы. И почему у меня не получается его выбросить? Просто невозможно объяснить, но выходит так, словно некая сила каждый раз предотвращает это. Я лежала под одеялом и размышляла о том, что произошло, а кулон отбрасывал странные блики на стену.