Он обернулся ко мне, поглядел в упор этими своими синими глазами:

– А ты во что веришь, Грир?

Вдруг меня охватило пугающее чувство: уж не знает ли он в точности, о чем на самом деле идет речь? Верю ли я, что он преступник, готовый убивать? Или же нет?

Он следил за мной. Шафин и Нел следили за мной. Все, кто сидел за столом, не сводили с меня глаз.

– Я верю, – медленно проговорила я, – верю, что никакого чудища нет.

Теперь я смотрела прямо на Шафина и Нел. Мне было перед ними стыдно, вроде бы я их подвела. Но я не могла осуществлять и дальше наш план. Слишком серьезные выдвигались обвинения. Придется подключить полицию, социальные службы, жизни молодых людей будут испорчены.

Я не была уверена, что Нел меня поняла. Но Шафин сразу сообразил.

– Но доказательство существует! – почти выкрикнул он. Теперь все обернулись к нему. – Доказательство, что монстр – не выдумки. Есть свидетельства. Множество свидетельств за десятилетия. Люди видели все собственными глазами – это ли не доказательство!

– Спьяну померещилось. – Это, как ни смешно, высказался Пирс. – В Шотландии все пьют.

Это при том, что у него у самого язык уже заплетался от выпивки.

– Не выступай, Пирс, – ласково попросила его Шарлотта (вот уж не слыхала, чтобы реальные люди так выражались).

Шафин словно и не слышал этих реплик. Он не сдавался.

– Есть же фотографии. Как насчет знаменитого «фотоснимка хирурга», сделанного в тридцатые годы? Там как будто бронтозавр плывет – огромное тело, маленькая голова на длинной шее. Фотография, Грир! Доказательство – черным по белому!

Черным по белому. Точно так же он назвал то, что мы увидели ночью в охотничьем журнале: «Доказательство черным по белому».

– В «Частной жизни Шерлока Холмса» монстр оказался подводной лодкой, – напомнила я.

– Но это литература, – стоял на своем Шафин. – А Роберт Кеннет Уилсон, сделавший ту фотографию, полковник медицинской службы, хирург. Ученые обычно не склонны к фантазиям.

– Но это же оказалась подделка, разве не так? – скучающим тоном обронила Лара. – Кажется, было доказано, что снимок обработали? На негативе чудовища не было. Ученые, может, и не склонны к фантазиям, но на фальсификациях часто ловятся.

Да уж, Средневековцы умели поддержать разговор. Снова я сделала глупость – забыла, насколько они умны. И к тому же они получили отличную подготовку, их ум воспитывали и тренировали с детства, за немалые деньги, они не теряли время, таращась часами в монитор, и учились общаться за столом тоже с ранних лет – как только их пускали за общий стол.

– Это верно, – подхватил Куксон. – С помощью косвенных улик можно доказать все что угодно.

Снова мне почудилось, будто Средневековцы точно угадали, о чем мы, дикари, ведем тайный разговор. Неужели Куксон намекал, что обнаруженное в охотничьем журнале тоже небезупречно?

Сейчас я должна пояснить – хотелось бы мне прямо тогда, в тот момент, сказать об этом Шафину и Нел, – что причина была не в том, что я струсила. Я и тогда признавала, что в Лонгкроссе творится что-то нехорошее, и готова была начистоту поговорить об этом с Генри. Но в ярком свете дня уже невозможно было представить себе Средневековцев убийцами. Наверное, они разыгрывали жестокие шутки и порой их игры становились опасными. Наверное, у них имелись обряды инициации. Мы же слышали про такие в американских университетах Лиги Плюща, они испытывали соучеников – на что человек готов пойти, лишь бы стать Средневековцем. Но убийство или хотя бы покушение? Я просто не могла в это поверить. Шафин смотрел прямо на меня, в темных глазах мольба.

– Пусть никто и не видел чудовище в действии, это еще не значит, что его нет.

– Ты прав, – ответила я, в свою очередь стараясь заверить его взглядом, что я вовсе не собираюсь отказаться от всей затеи, только осуществить наш план я собираюсь иначе, на свой лад.

Такую сложную мысль не очень-то получалось передать взглядом, и я опасалась, что Шафин ничего не понял. Но как бы ни огорчался по этому поводу Шафин, я уже приняла решение: я сделаю все по-своему. Когда мы с Генри останемся наедине, я выскажу ему прямо в лицо то, что стало известно нам троим, и дам ему шанс объясниться. Шафину же я сказала, подчеркивая каждое слово:

– Я просто считаю, что все это требует более подробного расследования.

– Так-то оно так, – ответил он. – Но тем, кто будет заниматься расследованием, следует соблюдать осторожность. Глубокое темное озеро, на дне чудовище. Неизвестно, на что наткнешься, если попытаешься заглянуть в эту бездну.

Недвусмысленное предупреждение. А под столом я чувствовала, как привалился к моей ноге рюкзак – с утра я так предусмотрительно его собрала, потом так ревностно его оберегала.

Теперь-то я была уверена, что мне вовсе не понадобится тайно лежавшая в рюкзаке вещь. Ужасно лень было это напяливать, когда я уже понимала, что никакая опасность мне со стороны Генри не грозит. Мы еще порыбачим, потом ужин, а завтра днем все вернемся в школу. Главным образом, чтобы Шафин перестал так свирепо таращиться на меня – только ради этого, а не из каких-то других соображений, – я извинилась и ушла в туалет, в соответствии с первоначальным нашим планом. Зашла в будочку с полным рюкзаком, а вышла с пустым.

Глава 28

Предвечерний свет над озером был очень красив.

Пока мы шли по гальке к причалу, Генри держал меня за руку. Я вовсе не мерзла, множество слоев одежды уберегало меня от холода, и, хотя двигалась я немного скованно, прогулку это не портило. Единственное, что портило этот идиллический фильм, в который я вдруг попала – «Дневник памяти»[38] или «Дом у озера»[39]? – присутствие Идеала, шагавшего чуть впереди. Мне же было обещано, что во второй половине дня мы избавимся от этой тени.

– Так он что, поплывет с нами? – спросила я Генри.

– Нет, – заверил меня Генри. – Только загрузит в лодку все, что требуется, и больше он нам ни к чему. Ты уже и сама отличный рыбак. К тому же, я думаю, нам бы надо побыть вдвоем – да?

– Да, – откликнулась я. Но я-то хотела остаться с ним наедине по другой причине: пора нам было кое-что обсудить.

Генри легко соскочил в лодку, Идеал помог мне спуститься следом. Мы уселись рядом на корме, Генри взялся за румпель. Идеал отвязал канат, и Генри запустил двигатель. Мы неспешно выплыли на середину озера. Солнце заходило, небо сделалось золотисто-розовым. Я подумала: папе бы это понравилось. На съемках это называют колдовским часом. Тот драгоценный момент под конец дня, когда очень ненадолго удается поймать самое красивое освещение, самое лучшее для съемок. Я столько раз видела папину работу – оленя у воды, похожего на того, которого я убила, скворцов, цвирканье которых похоже на шорох бисера на сшитом моей мамой платье. Впервые я поняла: колдовской час так прекрасен именно потому, что он – последний. Он драгоценен, потому что день умирает.