своего «представителя власти», — давай объедем ферму вокруг и посмотрим, нет ли здесь еще чего-нибудь примечательного.

Едва мы свернули за угол, как почувствовали очень специфический и крайне неприятный запах. Мы успели добраться до средины забора, прежде чем выяснилась причина этого запаха. Из дыры в заборе торчала керамическая труба, из которой вытекала мутная пенящаяся жидкость. Дальше эта жижа попадала в неглубокую, видимо, в спешке прорытую канавку и стекала по естественному склону куда-то вниз.

Мы с участковым Митей молча переглянулись, потому что прекрасно знали, что там внизу находится. Все так же не сговариваясь, мы почти бегом начали спускаться по сырому склону.

Не знаю, что почувствовал Митя, а у меня просто сердце защемило от открывшейся картины. Там был памятный мне с детства пруд, с которого мы начинали свой купальный сезон, потому что вода в нем прогревалась быстрее всего. Я прекрасно помнила его ласковую прозрачную водичку. Так вот, этого пруда больше не существовало.

На его месте вздыбилась чудовищная мерзкая каша, уровень которой в несколько раз превышал объем прежнего прудика. Вот — вот, и она перехлестнет за пригорок, который служил естественной дамбой для нашего прудика, и тогда у нее больше не будет преград вплоть до пролегающего совсем рядом русла большой реки.

И тогда произойдет катастрофа уже республиканского масштаба.

Мне ничего не нужно было объяснять. Еще накануне я проштудировала файлы о промышленном производстве алкогольной продукции. И видела, какие проблемы существуют даже на лицензионных водочных заводах. А здесь о существовании лицензии и проведении какой-либо экологической экспертизы нельзя было и мечтать. Наверняка, сплошная антисанитария царила и в цехах бывшей фермы.

И поэтому от барды, так называлась по-научному эта мерзкая жижа, у Больших Стерляг не было никакого спасения.

Мите я тоже ничего не стала объяснять. Он уже большой мальчик и должен во всем разобраться сам. Кроме того, мужчины вообще не любят, когда за них пытаются что-то решать, а тем более, делать выводы. Пусть додумывает все сам и решает, как ему поступать дальше.

Мы еще немного постояли на склоне, вдыхая миазмы застоявшейся барды. После этого меня еще как минимум пару дней будет преследовать эта мерзкая вонь.

— Мить, — спросила я своего бывшего одноклассника, — а что, до деревни этот аромат никогда не долетал?

— Ты знаешь, — ответил он, как всегда на полном серьезе, — я сам никогда не замечал, а вот баба Нюра еще прошлым летом жаловалась на какой-то неприятный запах.

— Ну вот, — сказала я, — теперь все объяснилось в лучшем виде. А теперь мне хотелось бы познакомиться с твоим обещанным Протоколом.

Мы сидим в рабочем кабинете участкового. Спартанская обстановка не способствует долгому времяпровождению. Но мне нужно внимательно прочесть этот документ. Ведь на его основании моему бывшему однокласснику грозит, как минимум, длительный срок лишения свободы, а, может быть, и верная смерть на фронте.

Да, Митя не даром хвастал своим Протоколом. Чувствуется рука профессионала. Все изложено подробно, даже несколько занудно. Предполагаемое орудие убийства: армейский нож с нацарапанными инициалами «С» и «В». Удары наносились твердой рукой справа налево.

И тут меня как будто озарило, и я, вроде бы невзначай, спрашиваю Оглоблина:

— Митя, а ты не помнишь, как в нашей школе ребята дразнили Выхухолева?

— Ну, «выхухоль», ну, «маменькин сынок», — отвечает сбитый с толку мой криминалист.

— Правильно. А еще, ну, вспоминай!

— «Левша недоделанный»! — Оглоблин вспомнил прозвище, которое могло полностью изменить ключевой момент обвинения, — ну, конечно, Серега не мог быть убийцей, потому, что он…!

— Верно. Он левша и не мог наносить удары ножом справа налево, а только слева направо.

Свою оплошность Митя переживал очень живо, не скрываясь от меня. Он бегал по комнате, лупил по лбу и обзывал себя последним идиотом.

Я сидела в сторонке и не вмешивалась. Я понимала, что сейчас у Оглоблина рушатся не только обвинения против его бывшего одноклассника, но, вполне вероятно, вся благостная картина его внутреннего мира, которую он нарисовал для себя, оправдывая услужение уголовным элементам.

О том, что мы имеем дело с уголовщиной, лично у меня сомнений не оставалось. Во-первых, аргумент чисто экономический — криминальное производство водки в промышленных масштабах на нелицензионном предприятии в антисанитарных условиях. Во-вторых, аргумент социальный: убийства и пропажа девушек и молодых женщин.

Я понимала также и то, что мое теперешнее знание автоматически делает меня врагом здешней криминализованной диаспоры, и сторонников в начавшейся борьбе у меня нет. Пока нет. Но я не спешила паниковать. У меня теплилась надежда на то, что Митя Оглоблин, этот красивый, видный мужчина, разберется со своими демонами и в конце концов станет моим другом.

Разумеется, я тщательно сфотографировала документ и переслала его и моему главреду и в блог, и в облако, решив про себя, что лишняя копия делу не помешает.

Но оставалась, по крайней мере, еще одна проблема. Я подступала к ней медленно, потому что одно не вовремя произнесенное слово могло все испортить.

— А скажи мне Митя, кого больше ругал и кому угрожал Серега Выхухолев, будучи сильно навеселе: своим односельчанам и Вере Степановне или все-таки Амину и его левому водочному заводу?

Видя, что Оглоблин мнется, не решаясь произнести роковой приговор себе и своим сообщникам, подбодрила его.

— Только, пожалуйста, правду!

— Амину, — выдавил тот, наконец.

Теперь картина подлога, подстроенного против несчастного Сереги, окончательно прояснилась. По крайней мере для меня.

— Митя, — попросила я еще раз, — а ты не мог бы мне помочь получить свидание с Серегой Выхухолевым?

В райцентр, где находился арестованный Выхухолев, я поехала одна.

Я ожидала увидеть сломленного и спившегося человека, но застала Сергея в относительно добром здравии, какое только может быть у человека, обвиняемого в повторном убийстве и которому «светит» пожизненное.

Полутаромесячное пребывание в СИЗО сказалось только на буйной растительности на его щеках и подбородке. Но курчавая светло-русая бородка его не портила, а придавала несколько благообразный вид. Точно так же и его расположение духа было, скорее всего, в норме.

Он встретил меня бодрым, хотя и удивленным возгласом:

— Алинка, ты ли это? Вот уж кого я совсем не ожидал увидеть!

Я тоже сказала, что рада его видеть, но было бы лучше, будь обстановка несколько другой.

— Да уж, — согласился со мной мой бывший одноклассник — и что самое печальное, я сам во многом виноват. Зачем мне нужно было напиваться в компании подголосков Амина и ему при этом угрожать? Вот меня и подставили… Хотя, клянусь всеми святыми, я и пальцем не тронул эту несчастную старушку, которая была так добра ко мне и,