Ксавье (она даже не протянула ему руки), увела мужа в прихожую. Они долго о чем-то шептались. Мирбель, повысив голос, гневно спросил:

— Почему здесь Ролан? Я же тебе сказал, что не хочу больше его видеть.

— Да ведь ты сам…

Шум их шагов по аллее, посыпанной щебенкой, заглушил последние слова. Ксавье слышал теперь только шуршание страниц, которые переворачивала девушка, и сопение мальчишки. Она сказала ему: «Вытри нос». Ксавье издали узнал гравюры Альфонса де Невиля; они смотрели «Историю Франции, рассказанную внукам».

— Я хотел бы их дождаться…

— Нет, уж поверьте мне, мсье, вы просто не можете себе этого представить… Вот если бы вы знали Мишель… Ваше положение весьма щекотливое, чтобы не сказать хуже. Благоразумней всего вам сейчас отправиться к себе в комнату, Жан потом заглянет к вам на минутку. Думаю, нынче вечером вам лучше избежать встречи с Мишель: дайте мне время ее подготовить. Но прежде у нас с вами должен состояться серьезный разговор. Впрочем, всему свое время, — заключила она, и в голосе ее прозвучало сладостное предвкушение, словно у изголодавшегося человека, решившего, однако, экономно расходовать неожиданно доставшуюся ему пищу. Помолчав, она добавила: — Я полагаю, мне следует завтра же написать вашей дорогой матушке: она успокоится, узнав, что вы здесь, у меня под крылышком.

Да, сомнений больше быть не могло: эта гримаса, кривившая ее губы, служила ей улыбкой. Говорила она мужским басом, который иногда прорезывается у старых дам вместе с усами и бородой. Девушка, по-прежнему склоненная над книгой, подняла вдруг свои грифельно-черные глаза на Ксавье. Мальчик тут же стал ее теребить, сжал ей руку:

— Переверните страницу, мадемуазель…

— Не приставай к мадемуазель, — сказала Бригитта Пиан. — Она сейчас отведет мсье Дартижелонга в его комнату. Да, в зеленую. Надеюсь, там постелено.

И тут Ксавье впервые услышал голос девушки:

— Это не входит в мои обязанности.

Она говорила, не отрываясь от книги. Бригитта Пиан с ней поспешно согласилась:

— Нет, конечно! Но я слышала, как Октавия поднималась по лестнице: она, видно, уже легла. Я прошу вас это сделать в виде личного одолжения. К тому же я уверена, что Мишель все приготовила. А так как вам все равно придется подняться, чтобы уложить Ролана, — он ведь боится идти один, то…

Девушка встала, мальчик прижался к ней, потерся лицом о ее платье.

— Такой большой парень! Десять лет! — сказала она. — И тебе не стыдно?

Она взяла его за руку и двинулась к двери. Мадам Пиан жестом указала Ксавье, чтобы он следовал за ними. Он поклонился ей, но она даже не протянула ему руки. Лампа, стоявшая на консоли в прихожей, освещала лишь первые ступеньки лестницы. Ксавье постоял в нерешительности, потом повернул назад и снова приоткрыл двери кабинета. Мадам Пиан, скрытая темными очками, как полумаской, по-прежнему неподвижно сидела в своем кресле, словно гигантская сова на сухой ветке.

— Вы что-то забыли? — спросила она.

— Нет… я хотел узнать…

Он замешкался, но потом разом выпалил:

— Кто этот мальчик?

Рот старухи снова скривила гримаса.

— Ролан? О, во всяком случае, он не сын здешних хозяев. Спросите Жана, когда его увидите. Впрочем, предупреждаю, он не любит говорить на эту тему.

Помолчав, она добавила:

— Вас интересуют дети?

Ксавье был больше не в силах видеть этот рот, эти мнимо слепые глаза. Он вышел в прихожую. Девушки там уже не было, но на верхнем этаже раздавались шаги. Он стал подыматься по лестнице. Лампа, стоявшая на консоли, не освещала дороги, но на ступени падал рассеянный лунный свет, струившийся через слуховое окошко. Она ждала на площадке с зажженной свечой в руке. Мальчик по-прежнему не отлипал от нее. Она сказала: «Вот сюда…» — и первой вошла в комнату, где пахло плесенью. Постельного белья на кровати не оказалось.

— Пойду принесу простыни и полотенца. Надеюсь, хоть ключ от бельевого шкафа на месте.

Она поставила на стол подсвечник и вышла. Ксавье слышал, как мальчик что-то шептал за дверью и смеялся. Потом их голоса и шаги заглохли. В комнате этой, видно, уже давно никто не жил. Обои были кое-где порваны, и на одной из занавесок темнела дыра, но в тусклом свете свечи поблескивали медные ручки и инкрустации пузатого комода. Ксавье представил себе, что сказала бы об этом доме его мать: «В их гостиной одна вещь уродливей другой, но в комнатах для гостей, представьте, попадаются предметы дивной красоты!» Он приблизился к незастеленной кровати — от матраса пахло мышами. Из приоткрытой тумбочки тоже чем-то несло. Он подошел к окну, но не смог раздвинуть занавески, потому что шнурок был оборван. Окно все же удалось открыть. Ночной ветер, прорвавшись сквозь закрытые ставни, задул свечу. Ксавье опустился на колени, уперся лбом в борт кровати красного дерева.

Невыносимое страдание вдруг пронзило его, но оно возникло не от чувства потерянности и одиночества в этом враждебном ему доме, его источник был куда глубже, страдание это было ему знакомо, потому что оно уже несколько раз терзало его при совершенно конкретных обстоятельствах, которые он отлично помнит. В чем оно заключалось? Он не мог бы этого сказать. Однако этой ночью оно обрело лицо, даже два лица: эта девушка, этот мальчик. Особенно мальчик. Какое впечатление произвел Ксавье на девушку? Он вздрогнул, сообразив, что она могла о нем подумать. Она долго не возвращалась, видно, бельевой шкаф оказался запертым… Может, она пошла укладывать Ролана? Мирбель, наверно, все же хватится его в конце концов. Только бы кто-нибудь пришел! Его сковало какое-то оцепенение, он был не в силах удрать от этих гнусных стен, от запаха плесени, от этих старых матрасов, от потертого, как он теперь видел, коврика у кровати, которого касались его колени. Словно каторжник к галере, он был прикован к этой комнате, к этому дому. Он позвал, крикнул, но это был немой крик, потому что губы его не разжались. И вдруг что-то отхлынуло, словно разбилась волна этого невыносимого страдания. Он не шелохнулся. Ночная бабочка билась о мрамор комода. Ветер надул занавески, как паруса, потом они снова обвисли. Ночная бабочка, видно, обессилела. Рваные обои шуршали от каждого дуновения, вот откуда это тихое потрескивание.

— С вами такое случается?

Ксавье открыл глаза. Он лежал ничком на полу, тонкая струйка слюны стекла с его губ.

Девушка разглядывала его, склонившись над ним, как над собакой. Она прижимала к груди две простыни. Ксавье поднялся на ноги.

— Вы что, больны, да?

Он покачал головой.

— А то с этими эпилептиками хлопот не оберешься… На меня особенно не