На начальном этапе войны Гитлер переиграл Сталина, а многомиллионные жертвы понес народ.

Михаил пролежал в госпитале до середины апреля – весна уже вошла в свои права: стаял снег, подсохла грязь. Солнце пригревало вовсю, и из душных, пропитавшихся запахом крови и лекарств госпитальных палат людей тянуло на свежий весенний воздух.

И вот настал день, когда после очередного осмотра хирург Михаил Иванович сказал:

— Ну что, летун, зажили твои раны. Готовься к выписке. Или еще подержать тебя с недельку?

— Спасибо, доктор, за лечение. Но вы уж извините, задерживаться не хочу – надоело уже здесь лежать.

Михаил Иванович открыл ящик стола, вытащил пузырек со спиртом и разлил его по стаканам – граммов по пятьдесят на каждого.

— Ну давай, летун, — за тебя! За то, чтобы ты не попадал больше к нам, чтобы пули стороной тебя обходили!

При выписке Михаилу выдали офицерскую, бывшую в употреблении, застиранную почти до потери цвета форму, ремень, сапоги и пилотку.

— А моя форма где же?

Старшина, усатый, с палочкой – видно, из команды выздоравливающих, — обронил:

— Так бриджи твои, как и комбинезон, в клочья изодраны были, кровью залиты. Сожгли их как пришедшее в негодность имущество. Документы свои все получил?

— Все.

— Распишись вот здесь. — Старшина пододвинул ему ведомость.

Михаил подмахнул бумагу. Кроме своих, личных документов ему на руки выдали справку о ранении и нахождении в госпитале и предписание – прибыть в запасной авиаполк.

Опять переучивание! Где его полк теперь, Михаил не знал, да и не сильно туда рвался. Друзей он там не приобрел, и летать снова на ЛаГГах ему не хотелось. Вот и отправился в Москву согласно предписанию.

До столицы Михаил добрался с трудом. Поезда ходили редко, не придерживаясь какого-либо расписания. По путям больше катили к фронту воинские эшелоны – с пехотой и техникой, укрытой брезентом.

В Москве на Курском вокзале его тут же остановил патруль. У Михаила проверили документы, козырнули и объяснили, как добраться до запасного авиаполка.

Михаил проехал немного на трамвае «А», глазея по сторонам. На улицах было пустынно. Проезжали редкие машины, в основном – грузовики с военными номерами, еще реже – «эмки», явно с начальством. По тротуарам шли прохожие, большей частью в военной форме. На гражданских тоже была форма – железнодорожников, связистов и еще какая-то непонятная. Окна домов крест-накрест заклеены бумажными полосами.

Город производил на Михаила мрачноватое впечатление. В некоторых местах воздвигнуты баррикады из мешков с песком, в переулках прятались на привязи аэростаты, на площадях – зенитные батареи.

Михаил на ходу спрыгнул с трамвая, дальше уже – пешком, по переулкам, спрашивая дорогу у редких прохожих. Торопиться было некуда, и он шел, поглядывая на старинные дома и отмечая про себя, что строили в старой Москве красиво. А названия какие! Лялин переулок, проезд Соломенной Сторожки. Необычные названия и слух ласкают.

Одет он был легко, поверх формы – ватник, на левом плече – тощий «сидор» с выданным в госпитале сухим пайком на трое суток.

Из состояния некоей расслабленности Михаила вывел истошный женский крик, донесшийся из ближайшей подворотни. Михаил, не раздумывая, кинулся туда. Так отчаянно может кричать только попавшая в беду женщина.

Пробежав под длинной аркой, почти сразу же у выхода он наткнулся на двоих мужиков – тщедушного вида, с трехдневной щетиной на лице, прижимавших к внутренней стене арки молодую женщину. Один из них поигрывал зажатым в руке ножом – Михаил успел заметить на пальцах татуировки. Второй мерзавец вырывал из рук женщины сумочку.

У летчиков-истребителей с реакцией хорошо. Сапогом Михаил нанес сильный удар в живот урке с ножом – в данный момент он был наиболее опасен – и развернулся ко второму: тот уже бросил ручки сумки и сунул правую руку в карман короткой тужурки.

Михаил метнул в него «сидор» с плеча. Грабитель инстинктивно вскинул руки, пытаясь защититься. Тут его Михаил и достал ударом в кадык. Жестоко, конечно, но кто тебя грабить заставлял? Урка засипел и, схватившись за горло, упал.

Михаил крутанулся на одной ноге – посмотреть на того, с ножом. Вовремя! Грабитель уже поднялся на четвереньки, сжимая нож в руке.

Пилот сделал большой шаг вперед и сильно, с размаху ударил его носком сапога в правый бок – в печень. Такие удары очень болезненны. Противник его «хакнул» на выдохе и упал на бок. Михаил, не жалея, ударил его сапогом в лицо и услышал, как рядом завизжала женщина.

От неожиданности – в пылу схватки он совершенно забыл о ней – Михаил вздрогнул и повернулся к несостоявшейся жертве:

— Вы чего кричите?

— Да что же вы его ногой в лицо?

— Люди на фронте кровь проливают, а эти подонки в тылу отсиживаются да грабежом живут. Поделом получили!

— Им же больно! — посочувствовала женщина.

— Ага, — подтвердил Михаил, — больно! — К чему ей говорить, что удар в кадык практически смертелен? — Только ведь он вам ножом угрожал! А если бы ударил? Вам не больно было бы?

Михаил поднял с асфальта свой «сидор», забросил его за спину.

— Они у вас ничего отобрать не успели?

— Нет. Да у меня в сумочке, кроме ключей, почти и нет ничего. Единственная драгоценность была – карточки продуктовые.

— Если хотите, можете милицию вызвать.

— Может, в больницу их?

Михаила аж передернуло. Он отвернулся и сплюнул: «Эх, святая простота!»

— Ну это уже без меня. Только чего их жалеть, дамочка? Немцы наших убивают – так они враги. А эти – своих. Стало быть, они хуже фашистов. И лучшее место для них – в камере тюрьмы или на кладбище.

— Не по-людски как-то…

— Не пойму я вас, женщин. То кричите, на помощь зовете. Помог – опять плохо. Если вам их жалко – отдайте им свои продуктовые карточки, а сами умирайте с голоду.

— По-моему, то, что вы сейчас сказали, — уже крайность, — надула губы женщина.

Они вместе вышли со двора, повернули направо – Михаилу нужно было как раз именно туда. У второго дома, недалеко от арки, где произошла драка, женщина остановилась.

— Я здесь живу. Меня зовут Людмила, а вас?

— Извините, я не представился, — Сергей! Глаза женщины затуманились.

— Так моего мужа звали.

— Почему – «звали»?

— Его в августе прошлого года призвали. И вот уже девять месяцев – ни слуху ни духу. Ни одной весточки. Жив ли он или убит? Если жив, почему не пишет? Может, в плен попал?

— На фронте все бывает, — уклончиво сказал Михаил.