один и тот же столик. Неспешно делаем заказ, наслаждаясь тишиной, и разглядываем багрово-желтый пейзаж за окном. Говорим о многом и ни о чем конкретном, молчим и просто тонем во взглядах друг друга.

— Саш… — Помешивая коктейль ярко-оранжевой трубочкой, я внимательно слежу за тем, как в бокале создается пенная воронка, вздыхаю и все же поднимаю глаза, чтобы тут же окунуться в тепло его шоколадного взгляда.

— М-м-м-м?

— Ты не забирай меня завтра из универа, — говорю я и оставляю в покое недопитый напиток, складываю руки на столе, словно прилежная ученица, — я с мамой прогуляюсь по любимым местам.

— Хорошо, — кивает он, — встретимся позже.

— Угу, — быстро-быстро киваю, довольно улыбаясь, и тянусь к нему через весь стол, чтобы поцеловать. — Ты — самый лучший, — шепчу ему прямо в губы, — и я безумно тебя люблю.

Бесстыдно, жадно клеймлю его отпечатком своих губ.

— Белка… — Сбившееся дыхание выдает его желание в унисон с моим. — Забираем все и едем домой. Срочно!

В эту ночь я отдаю ему всю себя так, словно это наш последний раз — жадно, страстно, без остатка. Мы засыпаем, уставшие, а на рассвете я бужу любимого сладостным поцелуем.

— Муж… — шепчу ему на ухо.

— М-м-м-м… — От его еще сонного голоса по телу бегут мурашки.

— Я тебя люблю. — Скольжу пальчиками по накачнному прессу вниз, обхватывая ладонью возбужденную плоть.

В ответ раздаётся сдавленный стон, и я ныряю под покрывало, даря ему самый интимный поцелуй. Играю, целую, ласкаю и довожу его до оргазма так, что сама наполняюсь неповторимо ярким удовольствием.

— Самое доброе утро! — На его губах улыбка Чеширского Кота.

После завтрака Саша подвозит меня до ближайшей станции метро.

— До вечера!

Мы целуемся на прощание.

— Я позвоню, как освобожусь, — обещаю ему, открывая дверцу автомобиля.

— Хорошо.

Мы с мамой договорились встретиться у входа в ботанический сад, и я, добравшись на метро до нужной станции, прогуливаюсь пешком до места встречи. По пути покупаю себе фруктовый чай в бумажном стакане с крышечкой и пончик с сахарной пудрой.

М-м-м, как же это вкусно! Жуя сладкую сдобу и запивая ее ароматным напитком, я дохожу до входа, покупаю билеты и жду маму.

— Привет, дорогая! — Улыбаясь, мама машет рукой и идёт ко мне.

— Привет, мамуль! — Я подставляю ей щеку для поцелуя.

— Ну что, идем?

— Пошли.

Мы делаем шаг и попадаем в кусочек девственной природы посреди мегаполиса. Бродим по тропинкам, наслаждаясь разноцветьем осенних красок, слушая легкий шелест опадающих листьев и вдыхая запахи увядающей красоты.

— Кир… — Мама первой прерывает наше затянувшееся молчание. — У тебя что-то случилось?

Вопрос приводит меня в замешательство, и я застываю на месте. Горло сдавливает спазмом, так что я не могу произнести ни слова.

— Ты просто уже месяц здесь. А как же учеба в Беркли?

— Нет-нет, — поспешно тараторю я. — Все хорошо, правда, — с облегчением выдыхаю накатившуюся панику. — Я просто так активно окунулась в учебу, что заработала себе немного времени на такие вот домашние каникулы. Но ты не волнуйся, я скоро улетаю обратно — догрызать то, что еще не познано.

— Да? — Мама смотрит мне в глаза так внимательно, что, кажется, видит насквозь и чувствует мою маленькую ложь и недосказанность.

Это гложет и словно черным пологом окутывает душу. Стыд за обман и недоверие ядовитой иглой пронзает сердце, запуская по венам холод предательства.

— Мам… — решаюсь я открыть ей свою тайну.

— Давай присядем, нам надо поговорить, — перебивает меня она и утягивает к ближайшей лавочке. — Я не знаю, с чего начать, но это давно надо было тебе сказать. — Она замолкает, опускаясь на деревянное сиденье.

В ее глазах столько нерешительности и страха! Она прикусывает нижнюю губу и сцепляет пальцы в замок.

— Мам, не пугай меня. — Я накрываю ладонью ее похолодевшие и нервно подрагивающие пальцы. — Что случилось? — стараюсь как можно тщательнее замаскировать клубящиеся во мне волнение за нее, и собственная скрытность уже отходит на второй план.

Расскажу позже, сейчас важнее то, что беспокоит мою беременную родительницу.

— Кир… — Мама поднимает на меня взгляд, делает глубокий вдох, словно собираясь с силами для решительного шага в неизведанную пропасть. — Игорь — твой отец. Твой настоящий отец.

— Что?! — Мир меркнет, земля уходит из-под ног, и я, кажется, теряю сознание.

Холод окутывает меня плотным саваном. Он проникает в кровь, замораживая сердце. Я словно в каком-то старинном склепе, где полумрак, сырость и могильная тишина. Безжизненно и пусто кругом. Ни звуков, ни запахов, ни света — привычного света.

— Кира, — комариным писком пробивается сквозь толщу отрешенности взволнованный мамин голос. — Кира, детка, что с тобой?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Она касается моего плеча, и тепло ее ладони обжигает мою кожу даже через несколько слоев одежды, разливаясь по телу электрическим разрядом дефибриллятора и запуская мое замершее сердце. Помутневшее сознание начинает медленно возвращать мое бренное тело в реальность, и я, вынырнув из омута отчаяния, жадно глотаю воздух.

— Дочка, тебе плохо? — суетится мама. — Выпей, выпей. — Она подносит к моему рту бутылочку с водой.

Делаю большой глоток, смачивая пересохшее горло, и немым вопросительным взглядом смотрю на перепуганную родительницу. Разум все еще не верит в происходящее. Я не желаю это принимать. Но, глядя в глаза мамы, с болью в душе от разорвавшегося снаряда семейных тайн, нехотя впихиваю в себя открывшуюся правду.

— Прости, — сокрушается она и опускается на лавку рядом. — Прости, что так вышло. Это моя вина. Я не знала, точнее, не была на все сто процентов уверена в том, что ты дочь Игоря. Мы были молоды и вспыльчивы. Наш разрыв был очень тяжелым. Я сглупила, и вот теперь вышло так, как вышло. Прости меня. Прости за то, что лишила тебя отца.

— Мам…

Кладу ладонь на ее сцепленные в замок и лежащие на коленях пальцы, подрагивающие в нервном перенапряжении. Ей нельзя волноваться. А мне не нужны ее объяснения, они ничего не изменят и не облегчат ту боль, которая выжигает напалмом все светлое и хорошее, что было в моей короткой жизни в роли жены Александра Абрамова. А сожженные дотла приятные воспоминания горьким пеплом кружат во мне.

— Не надо, — останавливаю ее порыв вновь начать что-то торопливо мне объяснять.

Как ни странно, слез нет. Я не плачу, хотя желание громко орать и что-нибудь расколошматить растёт во мне, заставляя сжимать кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони.

— Прости, — вновь шепчет она, будто заклинания.

— Мам, я, наверное, пойду? — не своим голосом сиплю я. — Мне надо побыть одной. — И, не дожидаясь ее ответа, встаю с лавочки и, чуть пошатываясь, разворачиваюсь в