нет ничего почитать? — Спросил я этого фермера. — Вид но, что еды от тебя не дождешься».

Скрипач был единственным знакомым мне бродягой, который носил с собой сковородку. Он вынул ее из своего вещевого мешка и посмотрел на нее с удовлетворением. Потом перевернул ее, обследовал дно, постукивая по нему пальцами, и сказал:

— Надежная вещь эта сковородка… Я ее подобрал около Милдьюры.

Он достал из мешка кусок печенки, завернутый в газету, и с минуту, хмурясь, глядел на нее.

— Печенка — худшее в мире мясо для сковородки, — проговорил он, сжимая губы так, что его черные усы выжидательно затопорщились. — Она прилипает, как глина.

Как и все бродяги, он постоянно думал о погоде. Он то и дело посматривал на небо и гадал, пойдет ли дождь. В его багаже не было палатки: все имущество составляли два простых синих одеяла, в которые были завернуты кое-какие лохмотья, да две-три жестянки из-под табака с разной мелочью.

— Вот раз ночью около Элмора я попал под ливень, — сказал он мне, темно, хоть глаз выколи, шагу не пройдешь. Я сидел, упершись спиной в телеграфный столб, и размышлял. А наутро развезло — грязь везде непролазная, и мне пришлось по ней тащиться. Сегодня ночью дождя не будет: чересчур холодно. Но он подбирается. Завтра под вечер жди дождя.

Я оказал, что можно переночевать у нас в сарае.

— А как твой старик? — спросил он. — В порядке, — заверил я его. — Оп даст вам соломы на постель.

— Это с ним я говорил перед вечером?

— Да.

— Он показался мне хорошим парнем. Правда, разодет франтом, но разговаривал со мной, как вот я сейчас с тобой.

— Ведь так и надо, правда?

— Ну конечно! Пожалуй, улягусь я в вашем сарае, — добавил он. — А то я кутнул малость, и меня всего скрутило. — Насупившись, он посмотрел на сковородку с шипящей на ней печенкой. — Прошлую ночь меня мучили страшные кошмары: снилось, будто я под открытым небом, дождь хлещет как из ведра, чайник продырявился, и я не могу чаю вскипятить. Черт, я проснулся весь в поту.

Во время нашего разговора на дороге показался еще один бродяга. Это был невысокий, коренастый мужчина с бородой и длинным узким мешком за плечами. Сумка для провизии, перекинутая вперед, свободно болталась на животе; он шел тяжелой, неторопливой походкой.

Скрипач, подняв голову, наблюдал за приближающейся фигурой. По выражению его лица я понял, что ему не хочется, чтобы этот человек остановился здесь, и недоумевал — почему.

Пришелец подошел к костру и сбросил мешок на землю у своих ног.

— Добрый день, — сказал он.

— Здравствуй, — сказал Скрипач. — Куда направляешься?

— В Аделаиду.

— Не близкий путь.

— Да. Покурить есть?

— Я на окурках. Если хочешь — бери.

— Ладно, давай. — Он взял протянутый ему Скрипачом окурок, осторожно всунул между сжатыми губами и прикурил от палки из костра.

— Проходил через Тураллу? — спросил он Скрипача.

— Да. Я сюда добрался сегодня днем.

— А каковы там мясник и пекарь?

— Пекарь — подходящий, черствого хлеба — сколько хочешь, но мясник — ни к черту. Он и обгоревшей спички тебе не даст. Готов человека убить за кусок баранины.

— Ты в пивную с черного хода заглядывал?

— Да. Разжился там остатками жаркого. Повариха — добрая и здоровенная баба. Нос как лопата. У нее попроси. Но не связывайся с ее дружком. Такой невысокий парень; за все угощай его выпивкой.

— А «джоны»[4] есть?

— Нет, но зато не попадайся «джону» в Балунге — это подальше, паршивый «джон». Он непременно задержит тебя, если напьешься.

— У меня всего один шиллинг, так что черт с ним!

— Там дальше, на севере, будет получше, — сказал Скрипач. — У них прошли дожди, и теперь все фермер; сидят в пивных. Там утробу набьешь доверху.

Он взял каравай хлеба, который дала ему моя мать, отрезал толстый ломоть, разделил пополам печенку, ноли-жил один кусок на хлеб и протянул его собеседнику.

— Возьми, подзаправься.

— Спасибо, — сказал пришелец и стал молча жевать хлеб. Потом спросил: У тебя случайно не найдется иголки с ниткой?

— Нет, — ответил Скрипач.

Бродяга посмотрел на разодранную на колене штанину.

— А булавки?

— Нет.

— Мои башмаки тоже никуда не годятся. Сколько здесь платят жнецу?

— Семь шиллингов в день.

— Ну конечно, — раздраженно заметил пришелец. — Семь монет в день, и расплачиваются в субботу, чтобы не кормить тебя в воскресенье. Еще окурок есть? — добавил он.

— Нет, хватит, самому нужны, — сказал Скрипач. — Сегодня вечером в Туралле танцулька. Завтра утром наберешь сколько хочешь окурков у дверей. Тебе, пожалуй, лучше двинуть, а то не доберешься до Тураллы засветло.

— Да, — произнес медленно бродяга. — Верно, пора трогать. — Он встал. Прямо? — спросил он, одним движением вскинув на плечи свой мешок.

— Сворачивай не на первом повороте, а на втором, туда около двух миль.

Когда он ушел, я спросил Скрипача:

— Это что — нестоящий человек?

— У него мешок, как сигарета, — объяснил Скрипач. — Мы все стараемся держаться подальше от парней с такими мешками. У них никогда ничего нет, они все из тебя готовы высосать. Если такой парень попадется в попутчики, его хоть на себе тащи. А теперь покажи мне, где этот ваш сарай.

Я отвел его в сарай; там отец, видевший, как мы разговаривали, уже набросал несколько охапок чистой соломы.

Скрипач несколько секунд молча глядел на нее, потом сказал:

— Ты даже не знаешь, какой ты счастливый.

— Хорошо быть счастливым, правда? — спросил я. Он мне очень правился.

— Да, — ответил Скрипач.

Я стоял и смотрел, как он развязывал свой мешок.

— Господи! — воскликнул он, оглянувшись и заметив, что я не ушел. — Ты прямо как хорошая овчарка! Не пора ли тебе пойти домой и напиться чаю?

— Да, — ответил я. — Пора. Спокойной ночи, мистер Скрипач.

— Спокойной ночи, — сказал он ворчливо.

Через две педели он сгорел у костра, который разложил, устроившись на ночевку в восьми милях от нашего дома. Человек, сообщивший об этом отцу, рассказывал:

— Говорят, он перед этим два дня подряд пил древесный спирт. А ночью сонный скатился в костер — знаете, как это бывает… Я когда ехал сюда, говорил Алеку Симпсону, я сказал ему: «Это его дыхание загорелось — вот что случилось». Он, верно, здорово накачался. И как только его дыхание загорелось, огонь пошел по внутренностям, как по запальному шнуру; он, верно, горел, как спичка, ей-богу! Так я сказал Алеку Спмпсону — знаете, который у меня купил гнедую кобылу. Я ему сейчас сказал, перед тем как приехать сюда, что так все и произошло. И Алек сказал: «Черт! Ты, наверно, прав». Отец помолчал немного, потом произнес: — Что ж, пришел конец