Теперь ему еще говорят «проверить свои привилегии»[10] и убедиться, что он ненароком не доминирует над окружающими женщинами. Да, это необходимо, но также грустно и как-то упрощенно, учитывая, что его привилегии – продукт той же патриархальной системы, которая эмоционально ограничивала мужчин столетиями. Мальчики, которые следовали этому кодексу и научились закапывать свою уязвимость, могут стать еще более страшными и опасными версиями себя, когда вырастут, а закрывать свои потребности они будут уметь только через принуждение и контроль. Особенно когда встретят выросших девочек, которых учили бояться конфликта, и ставших женщинами, неспособными и самим выражать злость и справляться с чужой злостью.

Я на своих сессиях часто вижу мужчин, борющихся с желанием угодить окружающим, часто их так или иначе подвели где-то в детстве и у них отсутствует способность заводить здоровые отношения, как взрослые люди.

Идрис

Идрис старался делать так, чтобы окружающие были довольны. Он хотел быть хорошим человеком, чтобы его семья могла им гордиться, хотел быть успешным на работе. Он много работал и любил свое дело, занимался спортом по выходным и встречался с друзьями. И как часто бывает с мужчинами, с которыми я работаю, у него все было хорошо, пока в один день все не рухнуло. Кодекс, которому он всегда следовал, который велел прятать чувства и не обращать внимания на потребности, подвел его, когда у него наступил кризис в отношениях с женой, и у него не было способа с этой ситуацией справиться. Без карты, необходимой ему, чтобы пройти сквозь эмоциональный шторм, все, что он мог – отвлекать себя от боли и впадать в саморазрушение.

Он пришел на терапию, потому что его жизнь наконец разрушилась. Жена поймала его на интрижке, и, хотя она хотела наладить их отношения, он чувствовал, что не мог вернуться обратно. Некоторое время он старался делать так, чтобы обе женщины были довольны, перед обеими отрицал, что у него есть кто-то еще, и плел сеть лжи, пока не оказался в липком тупике, связанный по рукам и ногам. В итоге он принял решение и переехал из его с женой общего дома в собственную квартиру. Его девушка, интрижка, была в ярости. Жена отправляла ему электронные письма, в которых умоляла его передумать. Для того, кто не должен был ни на кого оказывать влияния, это была катастрофа, и тем не менее это был не первый раз, когда он подвел всех, стараясь скрыть правду.

Все в себе

Идриса воспитали так, что он считал, что правду надо скрывать, если что-то пошло не так или отношения разрушились. Много раз дела в его жизни шли не так, но он каждый раз закапывал свои чувства, заливал их алкоголем, играл в азартные игры или прибегал к беспорядочным связям, чтобы отвлечься от собственного несчастья. Он рассказывал мне свою историю не прерываясь. Идрис рассказал мне обо всех проблемах, с которыми разбирался или не разбирался, и как в конце концов он начал подумывать о самоубийстве. На следующей неделе он отменил нашу встречу, сказав мне, что ему срочно нужно быть на работе. Я не знала, придет ли он когда-нибудь еще, и мне было приятно, когда он вернулся и мы смогли поговорить о том, почему он отменил встречу. Он отменил ее не по той причине, которую назвал, а потому, что чувствовал вину за то, что вывалил на меня слишком много. Согласно его правилам он несправедливо обременил меня, саботировал наши отношения еще до их начала и причинил мне большое горе. Это кое-что рассказало мне о сообщениях, которые он получил в детстве. Я спросила его, что, как он думал, я сказала бы ему, если бы он пришел на встречу на прошлой неделе, как плани– ровалось.

«Это легко, – сказал он. – Как ты мог, Идрис! Я из-за тебя сильно переволновалась! Ты испортил мне всю неделю! И вы бы очень строго на меня посмотрели… вот так». Он сердито посмотрел на меня.

То, как он представлял себе мою реакцию, было реакцией, которую он получал от родителей.

Идрис сказал мне, что его родители были замечательными и что он и его брат росли счастливыми. Он также сказал мне, что «они не слишком верили в ментальное здоровье» и не говорили о том, какие эмоции испытывают. Когда он был маленьким, его называли «немного плаксой». Это было неприемлемо в его семье, и он научился никому не показывать свои слезы. Таков был кодекс поведения в доме Идриса. Там разрешалось быть наглым, заигрываться, можно было плохо себя вести, но нельзя было расстраиваться, и превыше всего – «ты не должен заставлять маму волноваться». Если ему хотелось заплакать или он выглядел встревоженным, его отец грозно смотрел на него, отчитывал его за то, что он расстроил маму, и Идрис прекращал. Он перестал показывать, что он был расстроен, но это не означало, что он перестал расстраиваться. Когда его брак катился в пропасть, он никому не показал, как тяжело ему было. Когда он терпел неудачи в бизнесе и думал, что может потерять дом, он сдержал это все в себе. Когда он чувствовал себя забитым тревогой и депрессией, он заливал свои чувства алкоголем. Он не хотел волновать своих родителей. Он не хотел волновать своих друзей. Он не хотел волновать даже меня.

Страх провала

Что-то переключилось в нем, его плечи немного расслабились, и он откинулся на своем стуле, когда признал свой страх расстроить людей. Мы поговорили о том, как он рос, и он поведал мне о своих шалостях, мечтательно улыбаясь воспоминаниям. Однажды, вспоминал он, ему удалось провести девушку в свою комнату, когда родители уже легли спать. Он думал, что остался незамеченным, но рано утром мама громко постучалась в его комнату и просунула голову в щель между дверью и стеной; глаза ее были зажмурены.

«Доброе утро, мой хороший, – он закрыл себе рукой глаза и старательно изобразил мамин высокий неодобрительный голос. – Твоя подруга пьет чай с молоком или сахаром?» Он тихо посмеивался, вспоминая реакцию матери и как он с братом, милые проказники, весело озорничали, «обычные мальчишеские шалости», как говорил отец и ласково ерошил их волосы.

Идрису нравилась такая версия себя: очаровательный шалун, ходящий по краю, но также вполне народный любимчик. Именно поэтому он нравился людям. Он прятал свою грусть за несколькими пинтами в баре, говорил о футболе с приятелями и вставлял несколько шуток, не