нее, мне казалось, что у меня не бьется сердце и я умер. Только глаза все видели, и когда я посмотрел на грот, то над ним сияла…

Иосиф поспешил прочь, потому что узнал кенита, но не желал, чтоб он его узнал. Однако тот закричал ему вслед:

— Эй! Да вот же он! Не будь я лекарем! Вот же его ослица. Мне пришлось лечить ей колено, а теперь она опять захромала.

Он бежал следом за Иосифом и кричал:

— Господин, дай мне твою ослицу. За три недели, да поможет мне Бог, она у тебя будет бегать как молодая.

— Господин, благодарю тебя, но я не могу ждать три недели.

— Возьми моего осла, а ослицу оставь мне.

— Чего ради ты предлагаешь мне молодого здорового осла за старую больную ослицу? Вот уж сделка так сделка!

— Разве не твоя жена с ребенком три месяца назад ехала на этой ослице в Вифлеем? Я продам шерсть с хвоста твоей ослицы моим родственникам на амулеты, и они заплатят мне по пять шекелей, да еще будут радоваться удачной покупке. А ослицу я оставлю себе.

— Ладно, возьми старуху и дай мне молодого осла, потому что, кажется, он мне понадобится еще до захода солнца. Господь с тобой. Но заклинаю тебя, никому не говори в Вифлееме, что видел меня, пока не закончится перепись и я не вернусь домой.

Иосиф хотел было расседлать осла, но кенит не позволил ему.

— Нет, нет, бери с седлом. Или оно недостаточно красиво для тебя? Разве твоей жене и малышу не нравятся серебряные колокольчики и зеленые кисточки? Только взамен оставь мне то седло, которое знало драгоценную ношу. Это будет лучшим наследством моим детям и детям моих детей.

Дамасские евреи не произнесли ни слова, но, когда Иосиф двинулся дальше, они торопливо последовали за ним, не стараясь, однако, приблизиться. Потом они вернулись к себе за драгоценными дарами, умылись, умастили себя благовониями и надели самые дорогие одежды, чтобы прийти к малышу в царском обличье.

Мария собиралась кормить сына, когда они появились на пороге сарая. В испуге она не могла оторвать от них глаз, а они, сделав успокоительный жест в сторону Иосифа, простерлись, чтобы воздать почести ребенку, на земляном полу, который Мария, правда, успела чисто вымести. Один из них положил у ножек младенца золотую корону с двенадцатью зубцами и двенадцатью драгоценными камнями в честь двенадцати колен Израилевых и сказал:

— В знак твоего царствования, Великий!

Другой поставил слева от короны алебастровый сосуд с миртом и сказал:

— В знак твоей любви, Великий!

Третий поставил справа от короны железную шкатулку с ладаном и сказал:

— В знак твоего бессмертия, Великий!

Мария сидела с мокрыми от слез глазами.

— Благодарю вас от имени моего сына, — печально сказала она. — Вы не ошиблись, принеся ему свои дары. Идите теперь и пусть будет на вас благословение Господне!

И они пошли, запев псалом, который как нельзя лучше подходил к случаю:

Вот, мы слышали о Нем в Ефрафе,

нашли Его на полях Иарима.

Пойдем к жилищу Его,

поклонимся подножию ног Его.

Стань, Господи…

Иосиф все время делал вид, что ничего не слышит и не видит, и не притронулся к дарам, пока Мария сама не убрала их в надежное место. Позавтракали они молча, и Иосиф отправился в харчевню узнать, на какой час назначена перепись… Ему хотелось как можно скорее покончить с делами и вернуться домой. Но едва он завернул за угол сарая, как услышал крик:

— Солдаты идут! Посмотрите, как их много… целый отряд… это солдаты царя!

Тут он вспомнил свой сон, который начался как раз таким криком, и потерял голову от ужаса. Немного придя в себя, он бросился в сарай и хрипло выдохнул:

— Скорее, у нас нет времени. Иначе смерть. Собери все, пока я укладываю вещи на ослов!

Мария же спокойно ответила ему:

— Все в руках Божьих. Мне еще надо умыть и переодеть сына.

— Только поскорее!

Царевич Архелай въехал в Вифлеем во главе фракийского отряда и тотчас отдал приказание офицерам поставить стражу на каждой дорожке и на каждой тропинке, ведущей в город и из города, чтобы никто не мог убежать. Остальные должны были взять в кольцо сынов Давида вместе с их семьями.

— Никакого шума и никакого насилия. Сначала отделите потомков Давида от местных жителей. Помните, умереть должны все младенцы мужского пола. Взрослых не трогайте, если только они не будут сопротивляться. Не трогайте девочек и детей постарше. Младенцу, который нам нужен, нет еще четырех месяцев, и мать кормит его грудью. Но для уверенности придется убить всех мальчиков до двух лет. Таков приказ царя Ирода.

Лекарь и три кенита ждали Иосифа на опушке леса.

— Торопись, господин, — закричали они. — Смерть пришла в Вифлеем. Снимай парадную одежду и облачайся вот в это старье. Ты, твоя жена и ребенок должны сойти за детей Раав,

Иосиф сделал, как ему сказали, и они поехали на пастбище, где пастухи собирали разбежавшихся овец, чтобы идти к Иордану. Фракийцы не обращали внимания на кочевников, и они медленно шли вперед, пока ветер не донес до них душераздирающие крики. Тогда лекарь сказал:

— Оставьте нас теперь, господин и госпожа, и поезжайте к дубовой роще под скалой, что заросла соснами. Там вас ждут друзья. С нами вам больше нельзя. Не бойтесь, Бог не оставит Своих детей!

В дубовой роще их ждал хмурый и страшный на вид пастух с тремя длинными ножами за поясом, и Иосиф долго простоял молча, не зная, как к нему обратиться. Первой заговорила Мария:

— Добрый сын шатров, именем нашей матери Раав, оставь свое стадо на подпаска и проводи нас к своему господину Кенаху.

Кенаха они нашли в шатре, в десяти милях к юго-западу от Бет-Цура. Он радостно поздоровался с Марией, приласкал ребенка и почтительно приветствовал Иосифа.

Три дня они жили в шатрах кочевников, на четвертый решили ехать дальше. Кенах спросил Иосифа, куда он намерен держать путь, и Иосиф ответил:

— В Египет. Я должен заплатить долг первосвященнику Симону, сыну Боефа.

— Много ты ему должен? Дорога в Египет опасна для богатых людей, путешествующих в одиночестве.

— Нет, немного. Полшекеля, или две александрийские драхмы, но это долг чести.

— Сын моей сестры поедет с вами и по дороге будет развлекать вас пением. С ним тебе нечего бояться.

Вот так, в сопровождении племянника Кенаха, они отправились в путь. В Хевроне их догнала весть