«Уф, ну вот, кажется, я ни разу не сбился с отеческого тона, и, стало быть, Человеку не к чему будет придраться». (Лотреамон. Песни Мальдорора. Пер. Н. Мавлевич.)

Так кто же она — героиня «Угодий Мальдорора»? «Однажды я услышала довольно странное суждение: «Лотреамона звали «дитя Монтевидео». А ты — дитя поселка Лесная Дорога». Forest Road Settlement, как мы писали в школе». «Угодья Мальдорора» — поселок Лесная Дорога, бестиарий детства, лотреамонова глушь, откуда нужно вылететь, «как шампанская пробка», иначе… Но почему, почему песни Мальдорора зазвучали вдруг в подмосковных мертвопокровных лесах, даже не в обычном поселке, а почти академгородке, где дети до драк спорили, у чьего отца больше изобретательских медалей ВДНХ?

В книге Евгении Добровой «Персоны нон грата и грата» (М., 2008) есть такой пассаж: «У великих писателей топливом — всю жизнь, до смерти — служит счастливое детство. Набоков. Пруст. Мы же — в советское время — были его лишены, и надо искать другое топливо. Наверняка оно где-то есть». От такого решительного «А» до «Б» — рукой подать. Простое и единственное «Б»: не было счастливого детства — пусть топливом будет несчастливое. Так гораздо интереснее… сегодня.

Сравните, скажем, «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева с «Угодьями Мальдорора». Похож ли этот признанный гимн несчастливого детства на книгу, только что прочитанную вами? Похожа ли гипертрофированная почти до абсурда трагедия, где всех жалко и прощение торжествует, на незаметную, тихую драму, где ничего не проходит и лишнее просто отсекается? Нет. К тому же у Санаева главный герой — мальчик, а у Добровой — девочка. Девочка странная, своеобразная, жесткая — трудная. А точнее, непонятная. По ходу повествования девочка взрослеет, но понятнее так и не становится.

Впрочем, «ход повествования» — тоже условность. События в новеллах «Угодий…» не движутся поступательно, ход времени не линеен. Отрывки взрослой жизни, детский сад, старшая и младшая школа — все перемешано, мелькает, как цветные стеклышки в калейдоскопе. Но при этом книга удивительным образом не теряет целостности повествования. Такое вот пунктирное произведение о становлении характера, роман воспитания, пейзаж бытия трудно взрослеющей души. Главная тема — осмысление личности, ищущей границы своего я, равновесие жизни и смерти. Детские переживания — только исток. А в фокусе — внутренний мир молодой женщины, мир странный, мятежный, мистический. Битва пара с крышкой котла: сними крышку — и все, свобода. Прижми крышку — взрыв.

Автор не оглядывается на прошлое и не заглядывает в будущее. Устами своей героини говорит из настоящего, в котором прошлое и будущее слиты воедино, а время как объективно реальная форма движения материи — не существует. И, пожалуй, даже не является координатой движения сознания.

Однако я уклонилась от разговора о «несчастливом детстве»… На первый взгляд тут все чинно и благостно. Полная интеллигентная семья, папа, читающий Лотреамона в оригинале и рассказывающий на ночь истории, мама, способная сшить прекрасное платье, бабушка, уроки музыки, самые аккуратные косички… Но: «обихоженный» ребенок не всегда равно «любимый». Некрасивая — боже-какая-мымра! — хмурая, угнетенная, безгласная. «Мне надоело быть маленькой. Я очень устала…» Так ли идентифицирует себя любимый ребенок? Незначительные обиды — как маленькие крестики на обоях: сначала просто точка на бумаге, а потом черным-черно. Или красно, потому что рано или поздно крестики начинаешь рисовать — кровью. «Обида диктует свое право». (Лотреамон. Песни Мальдорора.)

Нечто похожее — неуловимое — можно прочитать в воспоминаниях Татьяны Бек (замечу в скобках, Доброва была ученицей Татьяны Александровны в Литературном институте): «Лестничный пролет между этажами. Тусклый зимний солнечный свет со двора в окно. Тайные игры. Разоблачают. Наказывают. Лишают елки. Страх, что «все узнают» (— А почему ты в этом году без елки? — ), синяя юбка-плиссе, а верх как матроска, короткие чулки в резинку, сказки братьев Гримм, манная каша с рыбьим жиром, тетя — моя любимая Мика, — с которой мы разучиваем на ненавистном пианино ненавистного Гедике.

А лет двадцать пять спустя мама, искренне изумляясь, спросила не без обиды:

— Откуда у тебя в стихах «ужас детства»?

— Оттуда».

(«Вам в привет».)

В новелле «На рояле играет дождь» наша маленькая героиня «без возраста» говорит: «Поразительное дело, никогда, даже от самых горьких обид, мне не хотелось умереть — чтобы родители стояли у гроба и рыдали. Даже понарошку. Никогда не было у меня классических детских фантазий «вот тогда вы поплачете у меня, вот тогда пожалеете…» — ты лежишь в гробу, мертвый, несправедливо обиженный и надменный, а они — мама, папа, бабушка, все взрослые — стоят вокруг и рыдают. Нет, ничего подобного. Я не была уверена, что станут плакать. Поэтому и образы такие в голову не шли. Я вспомнила, как воевала с ненавистной бабушкой Героидой. Мне не хотелось умереть самой, мне хотелось свести в могилу ее…»

Только любимые дети, точнее, дети, уверенные в том, что они любимы, фантазируют собственную смерть. А потерянные маленькие гордецы фантазируют смерть — чужую. И мстят как умеют.

Смелость авторской позиции Евгении Добровой в том, что этические и моральные категории в книге не являются мерилом, хотя и не отрицаются. Никакие точки над «i» не расставлены. Читатель волен сделать выбор: пожурить (ребенок же…) или вознегодовать (и это — ребенок?!). Или просто допустить, что и такое — возможно.

Пожалуй, самая показательная с точки зрения «моральных разночтений» новелла — «Бледная поганка». Та, где шестиклассница приговорила свою бабушку к высшей мере — отравлению грибом. Единственным, избранным грибом, добытым в заветном месте и хитро добавленным в готовое блюдо. Приговорила на первый взгляд ни за что. Казнь не удалась. «Я ошалело таращилась на Героиду. Я не верила своим глазам. Как это так? Она же должна у-ме-реть! А вместо этого поправляет мне подушки и протягивает стакан смородинового морса. И я его беру. Я принимаю стакан у нее из рук. Потом я долго болела и долго думала над этой историей. Почему Героида не отправилась на тот свет, так и осталось загадкой. Единственное объяснение, которое я смогла найти, — вместо поганки на том же месте выросла обычная съедобная сыроежка. Наверное, так оно и было».

И это — все. Никаких тягостных раздумий, никаких терзаний: простая констатация — не получилось. Читатель негодует: как же так можно, где раскаяние? Чего вообще этой маленькой негодяйке недостает? Откуда такая нездоровая жестокость, такая жажда мести? Что ж, нормальная реакция всякого, кто верит в свое счастливое детство. И выставляет адекватный счет — нелюбимому ребенку.

Вот как характеризует нашу героиню Елена Сафронова: «Безымянная девочка <…> из подмосковного поселка Лесная Дорога являет собой, кажется, модернизированное воплощение всех наихудших качеств и свойств «первого» Мальдорора. Их список богат: отстраненное описание страстей (читай — от хладнокровия до бездушия); гордыня и изгойство; резкие перепады от безжалостности к сострадательности и наоборот (холеризм?); склонность к черному юмору; псевдоинтеллектуализм; полумаргинальность (усиленно культивируемая, условиями жизни не обусловленная); двойная мораль как норма жизни; смесь физиологичности и скрываемой (безуспешно) ненависти к физиологии <…>; мстительность; ведьмачество и патологическая тяга к ритуалам (преимущественно — жестоким); скука ледяного острого ума в «убогом мирке», двигающая носителя оного ума вперед (но вперед ли?); и, как квинтэссенция всего сказанного — неумение любить и нежелание научиться. Ну и букет…» («Дети Ра», 2009, № 5).