— Да, я звонила. И, если не ошибаюсь, к телефону сразу передо мной ходил Игорь Сорокин. Может, звонил кто-нибудь еще…

— Никто, кроме тебя, в этой компании не знал японского языка. Мотояма не знает русского. С большой натяжкой я допускаю, что у него мог оказаться еще один переводчик, поскольку — повторюсь — Такэути тогда отсутствовал. Но кроме тебя, я не мог заподозрить никого. В том числе и Игоря.

— Но я звонила не Мотояме! — с каким-то отчаянием сказала Лена и я неожиданно увидел слезы в ее глазах.

Поверил ли я? Может быть, частично. Но раз так, то теперь я не знал даже, что и подумать. В любом случае, все мои умозаключения, логичные и понятные, начали понемногу терять «форму». А я продолжал молчать.

— Послушай, — почти с испугом произнесла Лена. — Получается, что ты все это время считал, что я действую против тебя по сговору с японцами?

— А как я еще мог подумать?

— Боже мой, боже мой… — Кирюшина прижала ладони к щекам и несколько раз качнулась на табурете, едва не упав, потому что «Рэттоо-мару» неожиданно завалился на борт сильнее обычного.

— Слушай дальше. В конце этой истории под угрозой оказалась жизнь моего сына. Подобными вещами никто шутить не стал бы. Конечно, в тот раз угрозу могли и сымитировать, но я не рискнул проверять. Что самое интересное, Мотояма знал, сколько копий я снял с документа, и потребовал все, чтобы я никогда не смог их никому предъявить. Возможно, он допускал, что я так и не прочел их, потому что… Ах да, про нас с тобой, если так получается, он не мог знать… Но все равно полагал, что перевести текст для меня будет некому — повторяю, Такэути в то время не было в городе, а среди японистов у меня знакомых нет.

— И ты вообразил, что я, каким-то образом пронюхав о точном количестве копий, побежала докладывать об этом Мотояме? По-моему, у тебя какая-то мания преследования. — В голосе Лены я услышал откровенную горечь. — Таня мне не рассказывала об этих копиях.

— Зато, наверное, докладывала обо всем остальном, что происходило у нас…

— Она мне действительно рассказала про омамори… И потом, уже перед самым моим отъездом, она сообщила мне о том, что написал твой отец…

— Мой отец?

— Да. Я вылетела из Новосибирска позавчера… Значит, письмо пришлодва дня назад. Поскольку на конверте стоял только адрес без указания твоего имени, Татьяна его распечатала… Боже мой, чего только не узнаешь иной раз… И я ведь воображала, что люблю тебя, Андрей. — Последнюю фразу она произнесла с видимым усилием и болью.

Не было в моей жизни ни одного человека, кто удивлял бы меня так, как Лена.

— А теперь я даже и не представляю, что делать. Я не знаю, как мне жить дальше, и все из-за тебя.

— А что я тебе такого сделал?

— Ты? Ты-то как раз и ничего особенного, — снова как-то непонятно заговорила Кирюшина. — А я из-за тебя чуть не сделала ужасную глупость… — Она резко замолчала. — Я очень виновата перед Татьяной. Я извинилась, конечно, за все мои дела… Она слишком хороша для тебя, вот что я могу сказать. Не знаю, зачем ты поехал в Японию, без друзей и не зная языка, поэтому, думаю, назад поедешь скоро, и как только вернешься, тоже попроси у нее прощения. Таня ни в чем не виновата.

Я покачал головой. Я ничего не понимал. Но только сейчас до меня дошло, что Лена заметно нагружена алкоголем.

— А я, наверное, постараюсь остаться там надолго, — вдруг отрешенно заговорила она. — Очень вовремя документы пришли, единственное, в чем мне повезло за последние дни… Замуж за японца выйду, за Хигаси, если он, по крайней мере, не врет мне в своих письмах… Андрей, ну зачем ты вскрыл омамори? Тем более, что он не должен был оказаться у тебя… А, ну да, я же тебе сама и посоветовала его вскрыть… Значит, сама и виновата.

— Кстати, если хочешь знать, именно потому я и еду сейчас в Саппоро… Потому что добрался до заключенного в талисмане секрета.

— Боже мой, если бы ты знал, что написал твой отец… И что потом рассказал мне мой… Ты знаешь, мне потом некоторое время просто жить не хотелось.

— А что же такое?

— Приедешь домой, узнаешь. Я все рассказала Тане. Она теперь все знает, в том числе и то, почему и как омамори оказался у тебя.

Я это знал тоже. И меня больше занимало другое.

— Ладно, Лен. Прости, если я был не прав.

— Да ладно… Можно подумать, мне легче от этого, что ли?

— Только скажи мне одно: как информация о том, что омамори находится у меня, могла дойти до японцев?

— Андрей, пойми меня правильно, я ведь тогда ничего не знала толком… И задала одному из японцев вопрос: кто такой Дзётиин Тамоцу?

— И что же тебе ответили?

— Ничего… Ладно, прости, если тебя чем-то расстроила. Но мне очень плохо сейчас, и от того, что я общаюсь с тобой, лучше не станет…

— Подожди, Лена, один вопрос только. У кого ты об этом спрашивала?

— А у этого… Представителя фирмы «Токида» из побратимской организации. У Сэйго Такэути.

Я возвращался в каюту с самыми серьезными намерениями — пришло время для разговора с «побратимом». Не могу сказать, что я поверил Ленке, которую еще недавно считал виновницей всех моих злоключений, но Такэути я теперь доверял меньше. Ведь если Кирюшина все же не врет, или врет в малой степени, то вполне вероятно, что Такэути просто мелко двурушничает, преследуя неведомые мне цели.

Подобная гипотеза отнюдь не объясняла всего, в частности, того, каким боком Сэйго мог оказаться причастным к вымогательству, раз он находился тогда в воздухе (а с нашими порядками на воздушном флоте надо очень хорошо постараться, чтобы сымитировать прилет из того места, где ты не был), плюс он в таком случае не мог тогда знать о количестве снятых мной копий. Крылась где-то определенная неувязочка.

Дверь в каюту была плотно закрыта, но не на замок: вообще на судах определенных типов во всем мире не разрешается запирать двери кают изнутри на случай бедственных ситуаций, и поэтому я открыл ее без особых помех. И как только оказался внутри, то увидел весьма скверную картину: два типа душили Такэути на полу рядом с койкой. Один из них, всей своей тяжестью сидел на ногах у Сэйго, оттягивая ему руки назад, так, что мой компаньон изогнулся в нелепой позе аллегорической фигуры, подобной тем, какие устанавливались в прежние времена на форштевне судна. Другой, со зверским выражением лица, тянул в разные стороны скрученный жгутом кусок материи, обмотанный вокруг шеи Такэути. По-моему, это делали его соотечественники, но сейчас было не до того, чтобы определять их гражданство. Так же как и думать о степени доверия к компаньону.

Газовик я провез вполне легально, вписав его в таможенную декларацию. Меня предупредили о том, что могут возникнуть проблемы на японском берегу, но я только пожал плечами: если возникнут, будем решать…