Нижний Новгород, наши дни

– Это вы Трапезников? – настороженно спросил элегантный невысокий человек в черном, который вышел из вызывающе-лиловой «Мазды», и Трапезников узнал по голосу Алика Фрунзевича. – С вами мы разговаривали по телефону?

– Вы видите мое лицо? – Трапезников распахнул перед ним калитку. – Что вы видите?

– Это пароль такой? – спросил Алик Фрунзевич. – Или я должен осыпать комплиментами вашу чумазую физиономию? Женщинам она явно нравится, но у меня радикально нормальная ориентация.

– Да подите вы с вашей ориентацией, – буркнул Трапезников. – У меня есть причины спрашивать. Отвечайте!

– Да ведь, назвав вашу физиономию чумазой, я вам уже ответил, – усмехнулся Алик Фрунзевич.

– Скажите толком! – настаивал Трапезников. – Ну?! А то…

– А то что? – с явным вызовом повел великолепными бровями Алик Фрунзевич.

– А то я буду думать, что Михаил Назаров успел-таки коснуться меня прежде, чем пропел петух, и теперь у меня вместо вышеописанной физиономии сплошное белое пятно, – раздраженно выпалил Трапезников. – Такое же, как у самого Назарова.

Алик Фрунзевич дважды хлопнул длинными ресницами и осторожно спросил:

– У вас жар?

– У меня холод! – буркнул Трапезников, демонстративно выстучав зубами: «Старый барабанщик, старый барабанщик, старый барабанщик крепко спал!» – Говорю, я ночь провалялся без сознания в мокрой траве! Так от этого чудища шарахнулся, что и сам упал, и Женю уронил бы, если бы Верьгиз ее не подхватил.

– Ладно, садитесь в машину, – скомандовал Алик Фрунзевич. – Повезу вас домой, а по пути и в процессе вашего согревания будем обмениваться информацией. Кстати, я ваше лицо отлично вижу во всех подробностях, так что, похоже, петух все же успел вовремя.

Он сел за руль; Трапезников закрыл калитку и забрался в блаженное тепло автомобиля. Странным образом его заколотило еще сильнее.

– Давайте сначала вы, – с трудом управился он с дрожью зубовной. – Вы рассказывайте. А то я слова не могу молвить толком, пока не согреюсь. Почему Женя к вам обратилась? Что вы знаете о Верьгизе? И почему вы вообще что-то о нем знаете?

– Значит, так, – сказал Алик Фрунзевич. – Начнем с начала. Я был знаком с ее мужем, вернее, бывшим мужем, Михаилом Назаровым, а с Женей только мельком виделся на улицах. Но пару-тройку дней назад она обратилась ко мне под каким-то выдуманным предлогом. Потом выяснилось, что Михаил Назаров, с которым они чуть ли не десять лет после развода не виделись, вдруг явился к ней и принялся хвастать мешком золотых червонцев. Царской чеканки, заметьте себе! Разжился он также немалыми драгоценностями. Михаил намеревался все это обменять на твердую валюту. Сокровища были им получены в уплату за дом в деревне с безумным наименованием Сырьжакенже. Я так понимаю, название мордовское.

– Точнее, эрзянское, – нетвердо выговорил Трапезников. – Здесь лучше направо, там дорогу ремонтируют.

– Ага, – проницательно взглянул на него в зеркальце заднего вида Алик Фрунзевич. – Похоже, это название вам кое-что говорит?

– Буквально кричит, – буркнул Трапезников. – Вопит нечеловеческим голосом! Я там был, в этой Сырьжакенже. Еле живой ушел. И что, в самом деле Верьгиз заплатил Назарову настоящим золотом?! Не фальшивым?! Как тут не вспомнить Станиславского с его бессмертным выражением! Теперь во двор, к третьему подъезду. Да вы рассказывайте, рассказывайте!

– То есть остаемся в машине сидеть? – усмехнулся Алик Фрунзевич.

– Нет, конечно, пойдемте ко мне, – с трудом произнес Трапезников. – Лифта нет, четвертый этаж.

– Ничего, мне не привыкать, в моем доме тоже лифта нет и у меня тоже четвертый этаж, – сообщил Алик Фрунзевич, выбираясь из машины. – Но давайте так: как войдем, вы опрометью под горячий душ и переодевайтесь в сухое. Потом будем пить раскаленный кофе…

– У меня только растворимый, – стыдливо перебил Трапезников.

– Мне без разницы, – пожал плечами Алик Фрунзевич. – Вы не представляете, что приходилось в жизни пить и есть, гоняясь по городам и весям за антиквариатом, по каким подвалам и чердакам лазить случалось и в каких развалинах ночевать! Так что я прост, как русская печь. Вернее, как азербайджанская печь – тяндир.

Они вошли в квартиру. Трапезников, махнув рукой на приличия, бросился в ванную, и когда, примерно через полчаса вышел оттуда, отваренный до ярко-розового цвета, чувствующий, что после такой парилки ни один микроб в его теле выжить просто не сможет, на столе в кухне его ждала огромная кружка с дымящимся и благоухающим кофе, а рядом на тарелке горкой были навалены гренки: чуть присоленный и поджаренный на масле хлеб, в который Трапезников вцепился буквально руками и зубами.

– Не слишком здоро́во, но здо́рово, – кивнул Алик Фрунзевич в ответ на невнятные, потому что произносились с набитым ртом, выражения благодарности Трапезникова, и продолжил рассказывать, иногда прихлебывая из своей кружки:

– Вы совершенно правильно усомнились в том, что Верьгиз заплатил Михаилу золотом. Но назвать то, что он получил, золотом фальшивым, – значит, фальшивое золото оскорбить. Михаил получил мешок сушеного дерьма.

– В каком смысле? – изумился Трапезников.

– В самом прямом! Сухие какашки, помет – всевозможное гуано, словом. Причем сам Назаров этого не видел. Это разглядела Женя – разглядел и я, когда он ко мне притащился с видом победителя и начал заламывать цену. Разумеется, я ему мозги вправил, Женя добавила, и наконец Михаил прозрел и понял, как подло с ним поступили. Он в ярости отправился в Сырьжакенже и с тех пор как в воду канул. А то, что вы говорили о его белом лице, – это что, фигура речи такая была или как?

– Ничего себе, фигура речи! – вздохнул Трапезников, и его снова затрясло, на сей раз совсем не от холода, а от воспоминаний. – Там творятся страшные дела…

С трудом, сбиваясь с пятого на десятое, повторяясь и кое-что опуская, он кое-как рассказал обо всем, что случилось за эти несколько дней. Ни словом не обмолвился только о странной полянке, обсаженной чертополохом, о могилке, укрытой зеленым мхом, и о виденном сне, в котором ему было поручено заботиться о «Митиной девочке». Потом рассказал о жуткой сцене в Театральном сквере, о попытке спасения Жени – и о том, как рука Михаила снова потянулась к его лицу, и если бы не крик петуха…

– Если бы не крик петуха… – повторил он севшим голосом.

– Ланет олсун! – потрясенно выдохнул Алик Фрунзевич. – Черт возьми!

– Между прочим, в деревне Верьгиза зовут Чертогоном, – криво усмехнулся Трапезников. – Так что вы в точку попали.

– Я так и знал, что там дело нечисто, но чтобы до такой степени… – покачал головой Алик Фрунзевич.

– В каком смысле – знали? – насторожился Трапезников.

– В самом прямом. У меня есть друг – следователь Областной прокуратуры. Один его сослуживец недавно погиб при загадочных обстоятельствах, однако друг мой был в курсе тайного расследования, которое тот вел в Арзамасском районе. Расследование это касалось некоего знахаря из Сырьжакенже. Знахаря звали Роман Верьгиз.