В Варшаве я неделю провалялась в постели, у меня было нервное возбуждение и невралгия. Здесь я обнаружила твое письмо, и, если бы мне не нужно было выступать в следующий понедельник в Киеве, я бы завтра же утром села в поезд и привезла бы тебе показать ребенка…

Я уезжаю в четверг, чтобы в понедельник выступить в Киеве, после этого Одесса, Харьков, Ростов, а в случае успеха — и дальше…

Я люблю тебя, хотя тебе может показаться, что мой способ выражения чувств несколько странный. Бывают моменты, когда я не в силах писать, если тебе интересно почему, я как-нибудь расскажу тебе, если ты захочешь знать правду, но что такое «правда», все это иллюзия…

Но ребенок не иллюзия. Она прекрасна.

Я целую твои дорогие руки.

Твоя Айседора»9.

Письмо Айседоры побудило Крэга написать стихотворение, которое он прибавил к целой куче неотправленных писем Айседоре. Вот его фрагмент:

Нет, ты видишь, что ребенок не иллюзия,

потому что она исцеляет и ободряет.

Поэтому страдания и лишения,

страх становятся ненастоящими.

Ты причиняешь мне страдания — о нет-нет-нет,

ведь для этого ты должна сама страдать —

а заставить тебя страдать могу только я.

Поэтому это я сам

причиняю тебе страдания,

а ты ничего не делаешь мне,

только страдаешь

от ран, которые нанес тебе я…10

Но все же большую часть времени он думал о тех страданиях, которые причинила ему она. 1 июля, получив от нее письмо, он написал еще одно послание, которое так и не было отправлено:

«Почему, забыв меня столь надолго, ты решила теперь вспомнить обо мне?..

Потому что, идиот, теперь ты ей для чего-то нужен…»11

Айседора, конечно, не забыла его, но его письма к ней были так холодны и сдержанны, что ей очень трудно было написать ответ. В Лондоне, однако, ободренная нежным приемом, который ей оказала Эллен Терри, его мать, она написала Крэгу 3 августа:

«Встреча с твоей матерью была грандиозна. Она так великолепна, красива, добра. Она была для меня словно ниспосланным Богом прекрасным ангелом, два вечера подряд она приходила в театр, и я танцевала «словно во сне, так я была взволнована ее присутствием…»12

Эллен Терри была тоже взволнована. Один раз, сидя среди публики и глядя на выступление Айседоры, она была так потрясена, что вскочила на ноги и воскликнула: «Вы понимаете, что вы видите? Вы понимаете, что это самый прекрасный в мире танец?»13

Дальше в письме к Крэгу Айседора писала:

«Весь мой визит был чрезвычайно приятен, и это лишь тень того, что будет с тобой, когда Лондон вновь пробудится для тебя. «Маска» (его журнал) очень хороша и поражает меня с новой силой каждый месяц…

Я уезжаю завтра в Остенде, чтобы вдохнуть морского воздуха. В Париже буду 6 августа, а 8-го уплываю на пароходе в Америку вместе с мистером Фроманом. Конечно, это несколько странное время для начала выступлений в Нью-Йорке, но он говорит, что я должна появиться там до того, как все ринутся туда 1 сентября. Твоя мама сказала, что ты приедешь в Берлин в сентябре. Неужели ты не мог приехать раньше, чтобы у нас была возможность встретиться перед моим отъездом? Надеюсь, что подыщу для тебя какого-нибудь миллионера в Америке… Не могу описать, как я хочу поговорить с тобой…

С любовью, твоя Айседора»14.

Крэг с горечью ответил в еще одном неотправленном письме: «Больших тебе успехов, а всех миллионеров ищи для себя… Ты в них нуждаешься»15.

У Айседоры были все основания остаться довольной тем приемом, который был оказан ей и детям из ее школы в Лондоне. Критики были полны энтузиазма. «Академия» писала:

«Мы никогда не видели такого радостного, такого чистого и прекрасного искусства, как у Айседоры Дункан… Кроме трех танцев, которые исполнили ее замечательные ученицы, она танцевала всю программу, длившуюся три часа, совершенно одна, и это не было однообразно… Мы никогда не видели, чтобы кто-то так радовался жизни, как эти детишки… Своим благородным искусством мисс Дункан учит нас, как эта радость может сохраняться и передаваться всем вокруг»16.

Программа представляла собой «Ифигению в Авлиде» Глюка, а маленькие девочки исполняли хоровые номера.

Одной из зрительниц в театре «Йорк», на которую выступление Айседоры произвело глубочайшее впечатление, была ее соотечественница Рут Сент-Денис, совершавшая турне по Европе17. Подобно Айседоре, Сент-Денис столкнулась с безразличием и непониманием со стороны своих соотечественников ко всем видам серьезного танца, кроме балета. Но в то время как Айседора, не выдержав неравной борьбы у себя на родине, была восторженно встречена публикой в 1902 году в Будапеште, Сент-Денис, оставшейся в Америке18, понадобилось гораздо больше времени, чтобы завоевать признание. Только 6 марта 1906 года19, после продолжительного выступления в варьете, которое позволило ей скопить деньги, она смогла представить серьезную программу. В конце того же года20 она отправилась за границу, где впервые встретила Айседору. По стечению обстоятельств, третья американская танцовщица — Мод Аллан, подражательница Айседоры, в то же время выступала в варьете театра «Палас», и ее присутствие привлекло еще большие толпы зрителей в театр «Йорк». Сент-Денис писала позднее:

«Трудно найти слова, чтобы отдать должное необыкновенному гению Айседоры. Я могу лишь коротко сказать, что она сумела передать в этом, к сожалению, крайне мало оцененном виде искусства, ощущение пробуждения целого мира21. Она не только прониклась духом Древней Греции, ее совершенными музыкальными ритмами, но позволила всему человечеству ощутить радость, простоту и чисто детскую гармонию, которая ассоциируется у нас с ангелами, танцующими «танец искупивших грехи». Мэри Фэнтон Робертс спустя годы сказала, что Айседора «была приверженицей Диониса, Рут Сент-Денис — Аполлона», имея в виду, что «Айседора обладала полной раскрепощенностью, которую я облекла в форму и тем самым приобрела некую восторженность… присущую ей, и которую уже не потеряю до конца жизни. В одном движении ее руки таилось все изящество мира, в одном повороте головы — все его благородство»22.

Такой теплый прием публики был тем более ценен для Айседоры, что она еще живо помнила, как «чуть не умерла с голоду» в Лондоне восемь лет назад. Ее надежды найти официального покровителя для своей школы усилились, когда королева Александра дважды посетила ее выступления. Танцовщица ободрилась еще больше, когда герцогиня Манчестерская, загоревшись идеей основать школу ее танцев в Лондоне, пригласила американку и ее учениц выступить перед