— Куль с тюлем! Куль с тюлем! — плакал от хохота Чардынин.

Так, хохоча и сдвинув на затылок цилиндры, они уже не спеша двинулись по набережной. Дошли до какого-то кафе и сели за столик под полосатым тентом.

— Надо бы выпить, Вася, после такого-то потрясения.

— Только не шампанского! Сыт по горло, благодарствую.

— Так коньяку.

Они лениво потягивали коньяк, грея носы на предвечернем, почти уже июньском солнце. За соседним столиком замечен был ими странный человек, неподвижно сидящий перед пустой кофейной чашкой. Он сидел, положив одну худую ногу на другую — будто две соломинки подломил — и глядя, не мигая, перед собой. Его лицо, казалось, было вырезано из цельного куска дерева — сухое, желтоватое, шершавое, с прямым прямоугольным носом, прямым прямоугольным ртом и прямоугольными глазами, будто намеченными, но до конца не прорезанными Создателем. Лицо было так же неподвижно, как он сам. Оно ничего не выражало, кроме усталости и покорности. Старенький залатанный пиджачок и стоптанные башмаки говорили о нем больше, нежели эта усталая покорность.

— Кто таков? — спросил Ожогин у официанта, указывая на незнакомца.

— А-а! — тот презрительно махнул рукой. — Местный актеришка. Вечная история-с. Заказывают кофию-с, а уплатить нечем-с. Так и сидят-с, пока кто-нибудь не заплатит-с.

— Ну, так впиши, любезный, в мой счет.

— Слушаю-с.

Официант подошел к странному человеку и прошептал что-то ему на ухо, делая жест в сторону Ожогина. Тот, по-прежнему недвижим, перевел на Ожогина глаза и слегка прикрыл их, словно благодаря. В лице его ничего не дрогнуло.

Они посидели еще немного и поехали домой. По дороге Ожогин остановил шофера.

— Вот что, милый, давай-ка в Гурзуф. Знаешь такое урочище — Артек? Вот и славно. Съездим, Вася, пока не стемнело.

К урочищу они подъехали, когда уходящее солнце уже золотило стволы сосен. Воздух был напоен медом. Море еле-еле шевелилось. Горы высились по обе стороны лощины. Ожогин и Чардынин спускались широкими террасами к морю, вдыхая запах цветущей сирени. Кипарисы, как сторожа, охраняли их путь.

— Да, да, — шептал Ожогин. — Все здесь. Все, что нужно. Горы. Реки. Посмотри, Вася, посмотри, как струится вода меж камней! И белокаменный дворец. И крепость. Разрушенная крепость… Вася, грот! Маслиновая роща! Все здесь, в одном месте. Поразительно, Вася, поразительно! Все, как я думал. Тебе нравится?

— Рай! — вздохнул размягченный Чардынин.

Ожогин вздрогнул.

— Прости, Саша! Прости дурака! — Чардынин испуганно схватил его за руку.

— Ничего, Вася. Ерунда. Все прошло. Все в прошлом, — Ожогин мягко положил свою руку на его. — Так мы и назовем нашу студию — «Парадиз». «Новый Парадиз». Готовь бумаги к покупке.

Чардынин молчал.

— Что ты?

— Сам бы купил, да средства не позволяют, — нехотя проговорил Чардынин, цитируя садовода-любителя Яблочкина.

— Что, дела так плохи?

— Ну, не так, но нехороши. Сам посуди — два года прибылей никаких, а расходы изрядные. Одна дачка сколько стоит. И адвокат этот. И московская квартира. И…

Ожогин сонно смотрел себе под ноги. Они долго шли по дорожке, вьющейся меж сосен. Молчали. Наконец Ожогин остановился. Прислонился к теплому стволу. Пожевал сорванную травинку.

— Вот что, Вася, — медленно произнес он. — Урочище это мы купим. Не возражай — купим! Студию строить будем. А в долги влезать — нет, не будем. Пиши Студенкину. Он давно положил глаз на мою кинофабрику. К черту ее! Пусть берет! Задорого берет.

— Но, Саша! Это же все!.. Больше ничего!.. Ничего не осталось!

— Не кричи, Вася, не кричи. Прогорим — что ж. Пойдем побираться. А нет, так будем пить шампанское. Хоть ты его и не любишь.

…Промозглой мартовской ночью Эйсбар с Гессом сидели в купейном вагоне поезда Москва — Санкт-Петербург. Поезд рывком двинулся вперед. Москва откатилась назад и тут же забылась. Весело понеслись за окном черные тени леса. Проводник предложил коньяк. Они выпили и быстро заснули.

В Петербург прибыли в рассветной полутьме. На вокзальной площади светились фары таксомоторов. Гесс двинулся было к одному из них, но Эйсбар остановил его. Указал на черный «бьюик», от которого, кланяясь на ходу, уже спешил к ним маленький человечек с длинными волосами, казавшийся марионеткой из старенького кукольного театра, который ожил для неведомых хозяйственных дел.

— Ждем, Сергей Борисович, ждем. Давно ждем. Все готово, как вы велели, не извольте волноваться, — суетливо бормотал человечек, подсаживая их в авто.

В машине было тепло и сонно. Невский проспект стоял пустынный, голый, будто ожидавший любого, кто начнет здесь свои приключения. Дома и дворцы казались нежилыми. В этой наготе улиц было что-то незавершенное. Или, напротив, что-то, еще не начатое.

— Этот город сам — сплошная декорация, — сказал Эйсбар.

Гесс кивнул. Он рассматривал Невский так, будто видел его в объективе камеры.

Квартиру контора Долгорукова арендовала на Большой Конюшенной улице. Гесса предполагали поселить в отеле, но Эйсбар предложил расположиться вместе — четыре комнаты вполне позволяли.

— Нам показалось, в квартире вам будет спокойнее, чем в гостинице, — тихо нашептывал человечек маленького роста. — Это квартира старинной театральной семьи, хозяйка очень любит привечать молодые таланты, а повар у нее — просто волшебник. Не правда ли, хорошо? — человечек быстро проскальзывал из комнаты в комнату, приоткрывая ящики столов, дверцы книжного шкафа, поворачивая картины, причмокивал от удовольствия и полноты чувств, показывая подписи. — Ну, я вас оставляю, однако всегда готов пригодиться. Какие планы на сегодня? Что показать? Куда проникнуть? Кровати застелены, конечно. Завтрак накрыт. А к обеду, надеемся, пожалуете в ресторацию.

Гесс посмеивался в кулак, глядя на это чудесное существо, а Эйсбар плыл глазами по книжным полкам:

— Здесь прекрасная библиотека… прекрасное собрание… Позволите? — он взял с полки маленький томик, перелистал пожелтевшие страницы, прищурился. — Что? Сегодня? Сегодня будем обследовать верхние точки. Надо бы проникнуть в шпиль Адмиралтейства, на верхнюю площадку Казанского собора, на верхушку Ростральной колонны. Выезжаем через час.

— Через час будет темновато, — отозвался Гесс. — Если бы меня спросили, я предложил бы двигаться около одиннадцати. Будет больше света и масштабы — что близко, что далеко, как создать перспективу — станут понятнее. Так что я пока подремлю полчасика…

Эйсбар вскинул было брови, но не стал спорить. Гессу стоило доверять, и в их отношениях Эйсбар решил пока остановиться на этом.

В одиннадцать они уже сворачивали на Невский. Начали с Адмиралтейства. Метелица — так представился человек-марионетка, добавив: «Это фамилия», — так вот, Метелица устроился на переднем сиденье и упоенно руководил поездкой. Пока Гесс закуривал папироску у входа в Адмиралтейство, Метелица успел прошмыгнуть внутрь и уже махал им гуттаперчевой ручкой из окна второго этажа.