Что стоит за этим? Не была ли это «личина добродушия», которую, по мнению В. Н. Фигнер, П. Н. Дурново, «хвастливо говоривший, что он “луч света в темном царстве”», набрасывал на себя «в целях политического сыска»[303].

Трудно разделить это мнение В. Н. Фигнер и вот почему. Известно, что В. К. Плеве практиковал по преимуществу расправу не судебную, а административную. Широко использовал административный арест и административную высылку и П. Н. Дурново. Мера эта, кстати, была вполне законной: примечание к ст. 1-й Устава уголовного судопроизводства допускало ситуации, при которых «административная власть принимает в установленном законом порядке меры для предупреждения и пресечения преступлений и проступков».

А. И. Иванчин-Писарев, добиваясь разрешения жить в Петербурге, часто наведывался в департамент полиции. В одно из таких посещений, вспоминал он, «Дурново поднял вопрос об административной ссылке.

– Меня упрекают, – говорил он, – что я широко практикую административную ссылку. Для политических дел суды хуже… Сколько талантливых людей сохранила административная ссылка! Ваш приятель Клеменц вряд ли стал бы известным ученым, если бы лишить его прав и отправить на поселение… Или Короленко, Анненский (я беру людей ближайшего времени)… Они приобрели популярность, каждый в своей области… Сосланные в Сибирь, без прав, они едва ли пользовались бы теперь известностью…

– Мне кажется, – заметил я, – суды оправдали бы многих из сосланных административным порядком.

– Что же, вы думаете, судьи застрахованы от всяких влияний? Они такие же люди, как все… Поверьте, они расправлялись бы строже, чем мы…»[304].

Можно, конечно, предположить, что П. Н. Дурново (хорошо знавший личный состав тогдашнего суда) ошибался в отношении судейских. Но разве в его позиции не может быть резона? Почему бы не увидеть здесь совершенно естественной боли за искалеченные судьбы нередко весьма одаренных молодых людей? Почему бы не допустить искреннее желание помочь им выбраться из революционной трясины? Ходатайствовал же П. Н. Дурново в июне 1890 г. перед Александром III об «облегчении участи Тихомирова», жившего под гласным надзором полиции в Новороссийске, и освободили Л. А. Тихомирова от надзора, и разрешили ему «повсеместное в империи жительство», и перебрался он в Москву[305]. Никакого интереса для политического сыска он уже не представлял.

«Я, – записал в дневник Л. А. Тихомиров на следующий день после смерти П. Н. Дурново, – много ему обязан. Именно он выручил меня из нелепой административной ссылки в Новороссийск, в которой я прямо чахнул, нажил там начало болезни, меня изнурявшей много лет, и был поставлен в тяжкую необходимость объедать со всей семьей свою мать… Не говорю уже о том, что не мог почти заниматься публицистикой. После бесчисленных оскорблений, нанесенных мне болваном екатеринодарским приставом, я не выдержал и обратился к П. Н. Дурново с письмом, прося избавить меня от этого бессмысленного тяжкого положения. И он чутко отозвался и быстро снял с меня надзор, так что я стал свободен ехать куда угодно.

С тех пор я ежедневно не упускал молиться о нем и могу сказать, что не было дня, когда бы я его не помянул в молитве. Пошли ему Господь Царство Небесное, оставляя все его прегрешения вольные и невольные!

Этот добрый и также умный поступок, спасший меня тем лучше рисует гуманность П. Н. Дурново, что я в это время был с ним едва знаком»[306].

Или вот сцена, описанная «непреклонной» В. Н. Фигнер (речь идет о посещении П. Н. Дурново Шлиссельбургской тюрьмы в 1887 г.): «Он вошел, как всегда, с двумя жандармами по обе стороны его особы и целой свитой из коменданта, смотрителя, его помощника и нескольких офицеров крепости. Такова из предосторожности была обстановка при всяком обходе нашей тюрьмы высокопоставленными посетителями.

– Нет ли заявлений? Как здоровье? – задал он обычные официальные вопросы и затем вышел. И вдруг сейчас же снова дверь отворилась, и, оставив всю свиту в коридоре, Дурново вошел в камеру уже один.

В эту минуту я стояла в своем халате, прислонившись спиной к стене, взволнованная и расстроенная, как всегда мы бывали взволнованы и расстроены при вторжениях в наше одиночество. Быстрыми шагами он приблизился ко мне, интимно положив руку на рукав моего халата и, ласково заглядывая в глаза, тихо молвил:

– Скучно вам здесь?

Глаза, наверное, выдавали меня, но я выговорила:

– Нет!

Рука с халата тотчас поднялась, и уже совсем другим, официальным тоном, указывая на пучок овощей, лежавших на железном столе, Дурново спросил: