Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Элли открыла дверь, и зазвонил колокольчик. Толстая женщина, пыхтя, поднялась с табуретки, прижимая к груди журнал. Вид у нее был недовольный.
– Чем могу помочь?
На витрине лежали булочки с сахарной пудрой и пончики, имбирные человечки и печенье в форме звезд, украшенное серебряными сахарными шариками.
– У вас есть шоколадные кексы?
Женщина указала на поднос, выставленный в окне:
– Есть круассаны. Тоже шоколадные.
– Пойдет.
Продавщица сняла щипцы, висевшие у прилавка, – те были густо измазаны сахарной глазурью. Как так может быть, ведь день только начался?
– Вам один?
Женщине было тяжело наклоняться и выпрямляться, даже говорить тяжело. У Элли у самой появилась одышка, на нее глядя.
– Да, всего один.
Вот что бывает, если есть много пирожных. Превратишься в старую толстуху. Но прежде – в Алисию Джонсон, которая ела свой обед в школьном туалете, чтобы никто не видел, как она набивает живот.
За последние пару недель Элли стала лучше понимать Алисию. Но этот круассан станет последним – хватит объедаться. Надо взять себя в руки и поддержать брата, не падая духом.
– Восемьдесят пять пенсов.
Элли взяла бумажный пакет, сдачу и вышла. Колокольчик снова зазвенел. Она очутилась на улице.
У двери сидела собака. Большая, с грозной мордой и кривыми, как у ковбоя, лапами. Поводок был привязан к перилам и натянулся. Элли прижалась к дверям.
Только бы не набросилась. Только бы не укусила.
Из газетной лавки вышел мужчина со свернутой газетой под мышкой. Рассмеявшись, он похлопал собаку по боку и произнес:
– Да он тебя не обидит, девочка.
Но стоило ему отвязать поводок, как собака начала принюхиваться – сначала понюхала круассан, потом у Элли между ног и ее пальцы. Элли замерла, а мужчина, по – прежнему улыбаясь, проговорил:
– Да он у нас добрый, хоть и большой.
Почему он думает, что это нормально – вот так позволять своей собаке ее обнюхивать? Она поспешно перешла на другую сторону улицы. Загудел клаксон. Люди вдруг словно повылазили из всех щелей: один мужчина принялся выкладывать газеты на прилавок, другой что-то выкрикнул из раскрытого окна. Сработала сигнализация, а вдалеке запела женщина. Но все это происходило словно в замедленной съемке, как будто мир затянуло патокой.
В нее вдруг врезался какой-то мальчишка. Ботинки, джинсы, кофта с капюшоном, руки в карманах. Он шел быстро, торопливо удаляясь от нее, но все же она не рассчитывала никого встретить. Когда она вышла из дому, мир казался пустым, а теперь вот снова был полон людей.
А если представить себя на месте Карин? Что, если бы она оказалась здесь и…
Нет, нет, хватит думать о Карин! Элли попыталась вспомнить медитацию, которой училась после того, как ее укусила собака в Кении и все подряд пялились на ее шрам. Надо было закрыть глаза и попросить у Вселенной сил. Представить себе белого тигра на железной горе, пылающего красного феникса, плывущую голубую черепаху и зеленого дракона в лесу.
Но когда у тебя глаза закрыты и ты думаешь о драконах, трудно идти по улице. А если открыть, сразу видишь кучу дерьма – окурки, раздавленную жвачку на тротуаре, гонимый ветром мусор.
Мой брат невиновен. Вот это медитация получше. Пробормотав эти слова себе под нос пару раз, она пошла дальше с опущенной головой. Сработало, но ненадолго. Она все время вспоминала, как Том расколотил бутылку. А стоило этим мыслям проникнуть в голову, как за ними просочились и другие: Том и его друзья, только что из паба; Карин, пьяная, на кровати; трое ребят, окружившие кровать кольцом. «Что вы делаете?» – спросила Элли. Да так, ничего, прикалываемся.
У электрических ворот Элли нащупала кнопку. Ворота открылись. У двери она стала искать ключ. Войдя в дом, прислонилась к стене в коридоре, досчитала до пядесяти, пошла на кухню и закрыла ставни. Налила в чайник воды. Испугалась, что кофе кончился, но нет – свежая пачка нашлась в холодильнике на нижней полке. Взяла тарелку для круассана – свою любимую, с якорями и белыми парусниками. Сделала кофе и села за стол. Кофе был горячим, а первый кусочек круассана – сладким и чудесным. От такого сочетания она заплакала.
В дверях возник Том. Элли чувствовала, что он там стоит, и знала, что надо перестать плакать. Босиком он зашел на кухню и сел рядом с ней на корточки.
Я боюсь тебя, подумала она, вытерла глаза рукавом и постаралась не смотреть на него. Но он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к своему. Его щеки горели, как будто внутри пылал огонь.
– Ты где была?
– В булочной.
– Не рановато?
Она показала круассан на тарелке:
– Видишь?
– А мне ничего не принесла?
– Нет.
– Почему? – Он улыбнулся, но только губами. – Ты что, меня больше не любишь?
Он не шутил. Он говорил серьезно. Как будто раньше эти слова прятались под полом, а теперь показали свою страшную морду. Элли не знала, что ответить, не знала даже, ждет ли он ответа.
– Фредди тебя вчера утром видел, – продолжал он. – Рано, часов в шесть.
– Я гуляла.
– Где?
Ее сердце в груди заколотилось. Она прошла через весь город к дому Карин и Майки с одной лишь целью – посмотреть на окна, попробовать угадать, в какой квартире они живут.
– Нигде. Просто гуляла.
Он замолчал. А потом проговорил:
– Почему это мне кажется, что ты уже не на моей стороне? – Потом развернулся и медленно подошел к двери, постоял там секунду и снова повернулся к ней: – Прошу, не бросай меня.
Занавески развевались, как паруса. Солнечные зайчики прыгали по ковру. Том лежал на кровати с закрытыми глазами и слушал айпод. Элли стояла на лестнице и смотрела на него. Он выглядел совершенно обычно – обычный парень в обычной комнате. Ни замков, ни полицейской ленты, ни распахнутых дверей.
Том Александр Паркер, с ним рядом она выросла… неужели он допустит, чтобы случилось ужасное?
Он, должно быть, почувствовал, что Элли наблюдает за ним, потому что резко выпрямился и взглянул ей прямо в глаза. Потом снял наушники:
– Что?
– Ничего.
– Ты что стоишь и таращишься? Хочешь меня напугать?
– Ужин готов. Мама велела тебя позвать.
Элли встала на колени у собачьей корзинки, погладила ее мордочку, заглянула в подернутые молочной дымкой глаза и проговорила:
– Ну, как ты, моя старушка?
– Элинор, – скомандовал отец, – вернись за стол и оставь собаку в покое.