Хотя судить с точностью о мелкопоместном дворянстве нельзя из-за нехватки общих данных, фрагментарные свидетельства позволяют предположить, что и представители этой части общества после 1461 года тоже с меньшей охотой шли сражаться и умирать в Войне Алой и Белой розы. Макфарлейн указывал на известную свободу выбора у представителей дворянства и на нехватку подчас даже у могущественных баронов возможностей принудить вассалов сражаться против воли. Уже упоминался успешный отказ людей вроде сэра Генри Вернона подчиниться приказу господина выйти с ним на поле боя. Другие находили более тонкие способы остаться в стороне от конфликта. Когда барон Генри Грей Коднор (воевавший за Ланкастеров при Таутоне) в 1464 году подписал договор с камергером Эдуарда IV бароном Уильямом Гастингсом, он согласился служить тому в мирное и военное время, исключая его службу королю, герцогу Джорджу Кларенсу и сэру Томасу Бургу.

Совсем не так давно Маком Мерсер утверждал, что большинство мелкопоместного дворянства «подстраховывалось» и по мере течения событий чем дальше, тем больше нехотя становилось на сторону одной или другой партии [158]. Вероятно, на протяжении 1460-х и 1470-х годов такие люди все чаще ставили личную безопасность выше политических принципов или присяги крупному сеньору и даже династии. Сэр Уильям Кейтсби, например, сначала входил в состав ближайшего окружения Генриха VI и сражался за партию Ланкастеров при Нортгемптоне и Таутоне. Приговором первого парламента Эдуарда IV рыцаря лишили собственности и вынудили удалиться в изгнание. Вскоре, однако, он получил прощение и сблизился с графом Уориком (мать которого, графиня Солсбери, возможно, приложила руку к реабилитации Кейтсби). Скорее всего, высокое положение и главенство Уорика помогло Кейтсби овладеть спорным поместьем Лапворт, а в 1470 году получить назначение на пост шерифа Нортгемптоншира. Вместе с тем опыт Кейтсби в 1461 году, судя по всему, побудил его избрать более осторожный путь при возобновлении войны и не сражаться за режим ни при Барнете, ни при Тьюксбери. Этот дворянин спокойно умер в своей постели в 1479 году.

Совершенно очевидно, что после 1461 года произошел постепенный отход политической верхушки от участия во внутренних вооруженных конфликтах. Его причины довольно неоднородны. Вероятно, важную роль играло продвижение в 1460-х годах Эдуардом IV родни из семейства Вудвиллов; на протяжении 1470-х он манипулировал законом с целью лишить владений наследников пяти аристократических семейств.

Бездеятельность того или иного субъекта могли объяснять личные обстоятельства. Ральф Невилл, 2-й граф Уэстморленд (1425–1484), сыграл мизерную роль в Войне Алой и Белой розы, вероятно, по причине умственной ограниченности (хотя и присутствовал, по крайней мере, в свите королевы Маргариты во второй битве при Сент-Олбансе). Однако чаще всего решения не выступать в поход и не сражаться были продуманными и обоснованными с точки зрения тех, кто решал. В 1461 году выбор был очевиден: сражаться за законного короля без оглядки на все его недостатки или встать под знамена поборников реформ и общественного процветания. По мере того как надежды на перемены таяли в кровавой реальности второй половины столетия, сочетание страха перед войной и растущего цинизма в политике побуждало аристократию отмежевываться от соискателей короны и оставаться дома, пока меньшинство заинтересованных дворян фактически решало судьбы королевства. По всей видимости, совет Джона Блаунта, барона Маунтджоя, своему брату сэру Джеймсу в 1484 году не принимать баронского титула и владений, коли их предложат, как и «не желать возвыситься при князьях, ибо это опасно», отражал мнение и чувства многих представителей аристократии на исходе Войны Алой и Белой розы [159].

Если политическая верхушка поначалу массово выходила биться в сражениях Войны Алой и Белой розы, но с 1460-х годов чем дальше, тем больше уклонялась от прямого участия в конфликтах, то помешала ли странная природа гражданской войны принимать в ней участие простым людям с самого начала? Филипп де Коммин, несомненно, считал, что население в целом мало страдало от гражданской войны. Как он утверждал, «если война разразится в Англии, то один или другой соперник сделается хозяином через десять дней», и заключал, что «из всех стран, которые мне лично известны, в Англии общественные дела ведутся и управляются с наименьшим насилием над народом. Не уничтожается ни местность сельская, ни люди в ней, как не жгут там и не разрушают зданий» [160]. Коммина в его мнении укрепил не кто иной, как сам Эдуард IV, уверивший француза, будто в Англии в обычае убивать вельмож, но щадить простой народ. Между тем, учитывая все нам известное, подобные заявления мало соответствуют действительности. Середина XV века стала свидетельницей радикального и повсеместно зафиксированного документально подъема политического сознания простого люда и его прямого вовлечения в политику, в особенности в 1450-х годах. Если аристократия в 1459–1461 годах демонстрировала готовность массово сражаться и умирать за политические принципы, почему представители народа не могли поступать аналогичным образом?

К сожалению, характер имеющихся свидетельств препятствует любому однозначному ответу на данный вопрос. Совершенно невозможно вычислить точное количество воинов в каком бы то ни было сражении Войны Алой и Белой розы. Безусловно, ни одна армия и близко не приближалась к данным современных событиям хронистов. Находились наблюдатели, оценивавшие количество воинов Йоркской армии в сражении при Таутоне в 1461 году в 200 000 человек. Писавший вскоре после битвы миланский посол докладывал о 28 000 погибших, а Уильям Пастон исчислял убитых 20 000 человек. Как замечает Джон Джиллингэм, если бы подобные данные по войску Йоркской партии соответствовали действительности (а армия Ланкастеров, с чем соглашаются большинство современников, численно превосходила противника), пришлось бы заключить, что на поле боя при Таутоне находилась львиная доля англичан призывного возраста. Такие оценки абсурдны, но боевые действия 1460–1461 годов стали, по всей вероятности, свидетелями беспрецедентной по размаху мобилизации. Нет никакого сомнения, что Таутонская кампания потребовала участия больших армий, а сама битва серьезнейшим образом отразилась на участниках и людях, так или иначе затронутых ее последствиями.

Судя по некоторым известным фрагментам, в моменты кризиса аристократам удавалось поставить под знамена значительное количество слуг, ленников и сторонников. В 1455 году Хамфри, герцог Бакингем, привел на поле первого сражения при Сент-Олбансе 90 человек из своих имений в Суррее и Кенте, тогда как пятью годами ранее, во время восстания Джека Кэда, к Блэкхиту прибыло 74 верховых из его поместий в Стаффордшире. Свидетельства о столкновениях рядовых людей с реалиями гражданской войны очень отрывочны, но из них следует, что страдать им приходилось ничуть не меньше, чем благородным соседям. В 1461 году настоятель госпиталя Святой Екатерины при лондонском Тауэре распорядился о принятии в приют некоей Кристины, вдовы погибшего при Таутоне чулочника из Дартфорда. Широкий размах участия в сражении при Таутоне, вероятно, объясняет усилия сменявших друг друга архиепископов Йорка содержать часовню для поминовения душ «первых и величайших в стране, в равной степени как и великого множества прочих людей… убитых, похороненных и погребенных в окрестных полях» [161]. Усилия эти, отмечавшиеся еще в начале XVI столетия, по всей вероятности, особым успехом не увенчались — вероятно, из-за всеобщего желания побыстрее забыть об ужасах гражданской войны.