определенный период, причем изначально – в 1377 году в порту Рагузы (ныне Дубровник) – он составлял всего тридцать дней[508]. В 1383 году власти Марселя продлили обязательный период изоляции до сорока дней, откуда карантин и получил свое название[509]. (Сам срок принимался с отсылкой к Библии: сорок дней и ночей длился Всемирный потоп, описанный в Книге Бытия; сорок лет странствовал по пустыне израильский народ; сорок дней постился в пустыне Христос[510].) Неоднократные вспышки чумы привели к постепенному развитию четырех принципов, призванных ограничить заражение. Во-первых, устанавливали контроль за границами – морские и наземные карантины удерживали болезнь на расстоянии, а санитарные кордоны не выпускали зараженных. Во-вторых, применяли социальное дистанцирование, запрещая собрания; усопших хоронили в особых ямах; вещи и жилища умерших от чумы уничтожали. В-третьих, вводили «локдауны» (строгую изоляцию и отделение больных от здоровых), во время которых, помимо прочего, заболевшим позволяли пребывать лишь в чумных бараках и лечебницах или же в их собственных домах. И, в-четвертых, следили за состоянием здоровья людей, выдавая карантинные свидетельства, которые подтверждали, что корабль или караван не переносит чуму. Кроме того, Флоренция проводила эксперименты, бесплатно раздавая еду и оказывая медицинскую помощь тем, кто из-за чумы лишился средств к существованию, – так власти стремились воспрепятствовать бродяжничеству и в то же время облегчить людям жизнь[511]. На примере Феррары можно увидеть, как все эти меры применялись совместно. Во время чумы город закрывал все ворота, кроме двух, выставляя у них группы наблюдения, «состоявшие из богатых аристократов, городских чиновников, врачей и аптекарей». Состояние здоровья отслеживалось при помощи санитарных свидетельств (fedi di sanità), которые позволяли удостовериться в том, что люди прибыли из областей, свободных от чумы. Если же у тех, кто хотел войти в город, были симптомы, таких людей силой помещали на карантин в лечебницы, возведенные вне городских стен[512]. Принудительное применение этих и других мер общественной гигиены потребовало усилить охрану порядка. В 1576 году главный чиновник, отвечавший за здравоохранение в Палермо, отмечал, что его девиз – «золото, пламя и виселица»: золотом платят налоги; в огне сжигают зараженные товары; а виселицы уготованы тем, кто не подчиняется приказам санитарного совета.

Нельзя сказать, что хоть какие-то из этих мер имели научную основу. В большей степени их порождали проницательные общие наблюдения и возрастающее нежелание всецело вверять свою судьбу в руки Господа. Следовательно, эти меры никогда не оказывали полного эффекта. В 1374 году Бернабо Висконти, правитель Милана, повелел войскам поставить кордоны вокруг Реджо-Эмилии, подчиненного города. Это не уберегло Милан от чумы. В 1710 году Иосиф I, император Священной Римской империи из династии Габсбургов, решил помешать проникновению заболеваний с Балкан и создать непрерывный «санитарный кордон» вдоль южной границы своих владений с Османской империей. К середине XVIII века границу охраняли две тысячи укрепленных башен, расположенных на расстоянии в полумилю (ок. 800 м) друг от друга. Через границу пропускали только в девятнадцати местах, и каждого, кто прибывал во владения Габсбургов, регистрировали, направляли в специальное помещение и держали в изоляции на протяжении минимум двадцати одного дня. В этих помещениях каждый день проводили дезинфекцию серой или уксусом. В 1835 году английский путешественник Александер Кинглек, пересекавший границу в Земуне, близ Белграда, отмечал:

Чума и страх перед чумой отделяют людей друг от друга… Если вы осмелитесь преступить законы карантина, вас осудят быстро, как на войне: судья выкрикнет приговор, находясь от вас ярдах в пятидесяти[513]; священник вместо того, чтобы тихо прошептать вам на ухо сладостные слова религиозной надежды, утешит издалека, словно противник-дуэлянт; а потом вас аккуратно расстреляют – и небрежно зароют во дворе чумной больницы[514].

Все эти меры были приняты слишком поздно, чтобы спасти того, кто их придумал: Иосиф I умер от оспы в апреле 1711 года, заразившись от своего премьер-министра, у которого заболела дочь[515]. В 1720 году, когда чума свирепствовала в Марселе, регент Франции, Филипп I Орлеанский, направил туда Шарль-Клода Андро, маркиза де Молеврье-Ланжерона – принимать командование. Новый совет по охране здоровья прервал все связи Марселя с Арлем, Эксом и Монпелье, вокруг которых возвели «чумные стены». Если подозревали, что зараженные чумой могли быть на корабле, всю команду задерживали на карантин в море. Кроме того, было организовано массовое убийство собак и кошек – должно быть, к великой радости прованских крыс[516].

Наука значительно отставала от этих экспериментов, которые, при всем своем несовершенстве, хоть понемногу, но разрывали сети распространения инфекций. Удостовериться в этом нам поможет трактат, который в 1546 году опубликовал Джироламо Фракасторо, утверждавший, что эпидемические заболевания, подобные оспе и кори, вызываются семенами (se minaria) и передаются при прямом контакте, по воздуху или через зараженные вещи. Впрочем, идеи Фракасторо не получили широкого признания в обществе[517]. Книга Джорджа Уотсона «Излечение заболевших в отдаленных областях» (The Cures of the Diseased in Remote Regions, 1598) стала первым произведением на данную тему, изданным на английском языке, но и она не слишком помогла, поскольку предписанное лечение ограничивалось кровопусканием или изменением питания[518]. Настоящий прорыв в западной медицинской науке случился лишь в XVIII веке. В 1747 году Джеймс Линд провел первое клиническое испытание, позволившее установить эффективность цитрусовых как лекарства от цинги. А Уильям Уизеринг чуть позже открыл, что дигиталис (наперстянка) при верно подобранной дозе лечит водянку. Кроме того, в Европе познакомились с восточной практикой вариоляции, которую в Китае применяли против оспы еще в X веке. В 1714 году двое врачей, Эммануэль Тимони и Джакомо Пиларини, независимо друг от друга отправили в Лондонское королевское общество письма, где описали «прививание» здоровых людей возбудителем инфекции из оспенных пустул, с которым оба познакомились в Стамбуле. Леди Мэри Уортли-Монтегю, блистательная жена посла Британской империи в османской столице, в 1715 году лично пережившая оспу и потерявшая из-за нее брата, стала ревностной сторонницей упомянутой процедуры; в 1718 году был привит ее пятилетний сын, а в 1721-м – дочь. Вернувшись в Лондон, леди Мэри убедила медика Ганса Слоана провести пробные инокуляции десяти сиротам и шести осужденным. Процедура была рискованной, поскольку дети, в сущности, получали легкую дозу инфекции. Но королевское покровительство (сторонницей стала принцесса Уэльская) позволило практике распространиться, причем не в последнюю очередь на другие королевские семьи. Привились, помимо прочих, Мария Терезия, эрцгерцогиня Австрии, ее дети и внуки; Людовик XVI с детьми; Екатерина II, императрица России, и ее сын, будущий император Павел I; а также Фридрих II, король Пруссии. Впрочем, безопаснее было брать коровью оспу и использовать для вакцинации (от лат.