Скамьи быстро заполнялись. Я заметил, что все, входя в часовню, оставляли фонари снаружи. Это были почти сплошь женщины, среди которых затесалось несколько мужчин в возрасте. Никто не произносил ни слова. Тишину нарушало лишь звяканье монет о блюдо. Наконец большинство мест оказались заняты, и дверь закрылась как бы сама собой. Или, может, кто-то снаружи толкнул ее.

Часовню освещали лишь стоящие по бокам исповедальни свечи. Кто-то откашлялся, под кем-то скрипнула скамья, а потом наступила такая исполненная ожидания тишина, что можно было услышать падение булавки. В точности как в темной комнате Моргана на ферме «У пустоши». Тишина была такая гнетущая, что, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Внезапно я вздрогнул — изнутри исповедальни начал просачиваться холод. Морган использовал могущество, обретенное во время прошлой попытки пробудить Голгофа.

В наступившей тишине голос Моргана прозвучал неожиданно громко.

— Сестра моя! Сестра моя, ты здесь?

Ответом ему были три стука по полу, такие громкие, что вся часовня задрожала, и следом за ними долгий, судорожный вздох, донесшийся из темноты за дверным проемом кающегося.

— Оставь меня! Дай мне покой! — горестно взмолилась девушка.

Сестра Моргана, не сумевшая оторваться от нашего мира, оказалась полностью во власти брата. Она явно не хотела находиться здесь, он силой принуждал ее.

Он причинял ей страдания, но его прихожане не понимали этого. Я почувствовал охватившие людей волнение и предвкушение — они ждали, что вот-вот Морган начнет вызывать их скончавшихся родных или друзей.

— Повинуйся мне, тогда и обретешь покой! — прогрохотал голос Моргана.

В ответ из тьмы, ограниченной дверным проемом кающегося, выплыла призрачная белая фигура. Когда Эвелина утопилась, ей было около шестнадцати, однако сейчас она выглядела вряд ли старше Алисы. Лицо, ноги и руки были такие же белые, как платье. Оно облепило тело, как будто пропиталось водой, мягкие влажные волосы рассыпались по плечам. Прихожане издали потрясенный вздох, однако мое внимание привлекли глаза девушки — большие, блестящие и очень, очень грустные. Никогда в жизни мне не приходилось видеть такого исполненного печали лица, как у призрака Эвелины.

— Я здесь. Чего ты хочешь?

— Ты привела других? Тех, которые желают поговорить с кем-нибудь из присутствующих?

— Некоторые здесь. Рядом со мной дух умершей девочки по имени Мауриш. Она хотела бы поговорить с Матильдой, своей дорогой матушкой…

Женщина на передней скамье вскочила и в мольбе протянула вперед руки. Казалось, она хочет заговорить, но от волнения ее била такая дрожь, что с губ сорвался лишь стон. Фигура Эвелины скользнула обратно во тьму, и оттуда появилась другая.

— Мамочка? Мамочка? — послышался голос, явно принадлежавший очень маленькой девочке. — Иди ко мне, мамочка. Пожалуйста, пожалуйста! Я так скучаю по тебе…

Женщина покинула свое место и, пошатываясь, с вытянутыми руками пошла к исповедальне. Прихожане снова взволнованно задышали, и я тут же понял почему. На фоне правой двери стала видна бледная фигурка девочки лет четырех-пяти с ниспадающими на плечи длинными волосами.

— Дай руку, мамочка! Пожалуйста, дай мне руку! — воскликнула девочка.

Из темноты показалась маленькая бледная рука и потянулась к женщине. Та упала на колени, схватила ее и страстно потянулась к ней губами.

— Ох, твоя маленькая ручка такая холодная, такая ужасно холодная! — воскликнула женщина и громко разрыдалась.

Это продолжалось несколько минут. Потом наконец маленькая ручка исчезла в дверном проеме, а мать, пошатываясь, вернулась на свое место.

Дальше все шло в том же духе. В темном дверном проеме исповедальни возникали то взрослые, то другие дети. Мелькали призрачные фигуры, бледные лица; реже на свет протягивалась рука. И почти всегда тот, кто пришел увидеть своего умершего родственника или друга, был потрясен встречей до глубины души.

От этого спектакля я почувствовал себя совсем больным. Хотелось одного — чтобы все поскорее кончилось. Морган — хитрый, опасный человек, использующий могущество Голгофа, чтобы подчинить бедные души умерших своей воле. Сквозь стенания живых и мертвых мне слышался звон монет, падающих в медное блюдо для пожертвований.

Наконец все закончилось. Прихожане покинули часовню, дверь за ними захлопнулась — похоже, ее снова подтолкнула невидимая рука.

Морган не сразу показался из исповедальни, но постепенно сделалось теплее. Наконец он подошел ко мне, на лбу у него проступили крупные капли пота.

— Как мой отец чувствует себя после того, как я послал его ловить ветра в поле? — с усмешкой спросил Морган. — Понравилась ему прогулка на ферму Платта?

— Мистер Грегори вам не отец, — ответил я, с трудом поднимаясь на ноги. — Вашего настоящего отца зовут Эдвин Форнер, он здешний кожевенник. Вы не желаете мириться с тем, как обстоит дело по правде, и потому громоздите ложь на ложь. Давайте пойдем в Адлингтон и спросим кого угодно. Вот хоть сестру вашей матери — она по-прежнему живет здесь. Если все они повторят ваши слова, может, я вам и поверю. Но не думаю, что они это сделают. Вы тоже отец — отец лжи! И так часто повторяли свои выдумки, что теперь и сами начали в них верить!

Побледнев от ярости, Морган снова ударил меня. Я попытался уклониться, но из-за слабости двигался как в воде. Удар опять пришелся по виску, почти в то же место, что и в прошлый раз. Я упал, сильно стукнувшись головой о камни.

Сейчас, однако, я сознания не потерял. Морган рывком поднял меня на ноги, приблизил свое лицо к моему. Во рту ощущался привкус крови, один глаз так распух, что я почти ничего им не видел. Однако выражение лица Моргана разглядел, и оно мне не понравилось: рот перекошен, глаза пылают, как у безумца. Прямо дикий зверь, а не человек.

— У тебя был шанс, но ты его потерял! Но какая-то польза мне от тебя все равно будет, и, поверь, тебе не понравится! Вот, понесешь это! — взревел Морган и сунул мне лопату.

Потом он вручил мне туго набитый мешок, такой тяжелый, что без помощи Моргана я не сумел бы даже повесить его на плечо, после чего вытолкал меня из часовни на холод. Я стоял там, дрожа, сгибаясь под тяжестью мешка, чувствуя себя слишком больным и слабым, чтобы сбежать. Даже попытайся я сделать это, он поймал бы меня в мгновение ока и наверняка снова ударил бы. С северо-востока начал задувать ветер, за облаками уже почти не проглядывали звезды. Похоже, вот-вот снова должен был пойти снег.

Морган подтолкнул меня, и мы двинулись в путь. Он шел сзади, с фонарем в руке. Вскоре последние деревья остались позади — мы шли по открытым всем ветрам, заснеженным вересковым холмам. Мне не оставалось ничего другого, кроме как, пусть и с трудом, карабкаться вверх. Один раз я поскользнулся, упал лицом вниз, выронил мешок — и получил за это удар под ребра такой сильный, что едва не грохнулся снова.