„Но вы позабыли, Иван Никифорович, что я и свинью еще даю вам.“

„Как! два мешка овса и свинью за ружье?“

„Да что ж, разве мало?“

„За ружье?“

„Конечно за ружье.“

„Два мешка за ружье?“

„Два мешка не пустых, а с овсом; а свинью позабыли?“

„Поцелуйтесь с своею свиньею, а коли не хотите, так с чортом!“

„О! вас зацепи только! Увидите: нашпигуют вам на том свете язык горячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно и лицо и руки умыть и самому окуриться.“

„Позвольте, Иван Иванович; ружье вещь благородная, самая любопытная забава, притом и украшение в комнате приятное…“

„Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьем, как дурень с писанною торбою“, сказал Иван Иванович с досадою, потому что действительно начинал уже сердиться.

„А вы, Иван Иванович, настоящий гусак.“[6]

Если бы Иван Никифорович не сказал этого слова, то они бы поспорили между собою и разошлись, как всегда, приятелями; но теперь произошло совсем другое. Иван Иванович весь вспыхнул.

„Что вы такое сказали, Иван Никифорович?“ спросил он, возвысив голос.

„Я сказал, что вы похожи на гусака, Иван Иванович!“

„Как же вы смели, сударь, позабыв и приличие и уважение к чину и фамилии человека, обесчестить таким поносным именем?“

„Что ж тут поносного? Да чего вы в самом деле так размахались руками, Иван Иванович!“

„Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать меня гусаком?“

„Начхать я вам на голову, Иван Иванович! Что вы так раскудахтались.“

Иван Иванович не мог более владеть собою: губы его дрожали; рот изменил обыкновенное положение ижицы, а сделался похожим на О; глазами он так мигал, что сделалось страшно. Это было у Ивана Ивановича чрезвычайно редко. Нужно было для этого его сильно рассердить. „Так я ж вам объявляю“, произнес Иван Иванович: „что я знать вас не хочу.“

„Большая беда! ей богу, не заплачу от этого!“ отвечал Иван Никифорович. Лгал, лгал, ей богу лгал! ему очень было досадно это.

„Нога моя не будет у вас в доме.“

„Эге, ге!“, сказал Иван Никифорович, с досады не зная сам, что делать, и против обыкновения встав на ноги. „Эй баба, хлопче!“ При сем показалась из-за дверей та самая тощая баба и небольшого роста мальчик, запутанный в длинный и широкий сюртук. „Возьмите Ивана Ивановича за руки, да выведите его за двери!“

„Как! Дворянина?“ закричал с чувством достоинства и негодования Иван Иванович. „Осмельтесь только! подступите! я вас уничтожу с глупым вашим паном! Ворон не найдет места вашего!“ (Иван Иванович говорил необыкновенно сильно, когда душа его бывала потрясена). Вся группа представляла сильную картину: Иван Никифорович, стоявший посреди комнаты в полной красоте своей без всякого украшения! баба, разинувшая рот и выразившая на лице самую бессмысленную, исполненную страха мину! Иван Иванович с поднятою вверх рукою, как изображались римские трибуны! Это была необыкновенная минута! спектакль великолепный! и между тем только один был зрителем: это был мальчик в неизмеримом сюртуке, который стоял довольно покойно и чистил пальцем свой нос.

Наконец, Иван Иванович взял шапку свою. „Очень хорошо поступаете вы, Иван Никифорович! прекрасно! Я это припомню вам.“

„Ступайте, Иван Иванович, ступайте! да глядите, не попадайтесь мне: а не то я вам, Иван Иванович, всю морду побью!“

„Вот вам за это, Иван Никифорович!“ отвечал Иван Иванович, выставив ему кукиш и хлопнув за собою дверью, которая с визгом захрипела и отворилась снова. Иван Никифорович показался в дверях и что-то хотел присовокупить, но Иван Иванович уже не оглядывался и летел со двора.

Глава III

Что произошло после ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем?

Итак два почтенные мужа, честь и украшение Миргорода, поссорились между собою! и за что? за вздор, за гусака. Не захотели видеть друг друга, прервали все связи, между тем как прежде были известны за самых неразлучных друзей! Каждый день, бывало, Иван Иванович и Иван Никифорович посылают друг к другу узнать о здоровье и часто переговариваются друг с другом с своих балконов и говорят друг другу такие приятные речи, что сердцу любо слушать было. По воскресным дням, бывало, Иван Иванович в штаметовой бекеше, Иван Никифорович в нанковом желто-коричневом казакине отправляются почти об руку друг с другом в церковь. И если Иван Иванович, который имел глаза чрезвычайно зоркие, первый замечал лужу, или какую-нибудь нечистоту посреди улицы, что бывает иногда в Миргороде, то всегда говорил Ивану Никифоровичу: „Берегитесь, не ступите сюда ногою, ибо здесь нехорошо.“ Иван Никифорович с своей стороны показывал тоже самые трогательные знаки дружбы и где бы ни стоял далеко, всегда протянет к Ивану Ивановичу руку с рожком, примолвивши: „одолжайтесь!“ А какое прекрасное хозяйство у обоих!.. и эти два друга… Когда я услышал об этом, то меня как громом поразило! Я долго не хотел верить: боже праведный! Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем! Такие достойные люди! Что-ж теперь прочно на этом свете?

Когда Иван Иванович пришел к себе домой, то долго был в сильном волнении. Он бывало прежде всего зайдет в конюшню посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая с лысинкой на лбу. Хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и тогда уже идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или читает книжку, печатанную у Любия, Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не помнит потому, что девка уже очень давно оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя дитя), или же отдыхает под навесом. Теперь же он не взялся ни за одно из всегдашних своих занятий. Но вместо того, встретивши Гапку, начал бранить, зачем она шатается без дела, между тем как она тащила крупу в кухню; кинул палкой в петуха, который пришел к крыльцу за обыкновенной подачей; и когда подбежал к нему запачканный мальчишка в изодранной рубашонке и закричал: „Тятя, тятя, дай пряника!“, то он ему так страшно пригрозил и затопал ногами, что испуганный мальчишка забежал, бог знает куда.

Наконец однако ж он одумался и начал заниматься всегдашними делами. Поздо стал он обедать и уже ввечеру почти лег отдыхать под навесом. Хороший борщ с голубями, который сварила Гапка, выгнал совершенно утреннее происшествие. Иван Иванович опять начал с удовольствием рассматривать свое хозяйство. Наконец остановил глаза на соседнем дворе и сказал сам себе: „Сегодня я не был у Ивана Никифоровича. Пойду-ка к нему.“ Сказавши это Иван Иванович взял палку и шапку и отправился на улицу, но едва только вышел за ворота, как вспомнил ссору, плюнул и возвратился назад. Почти такое же движение случилось и на дворе Ивана Никифоровича. Иван Иванович видел, как баба уже поставила ногу на плетень с намерением перелезть в его двор, как вдруг послышался голос Ивана Никифоровича: „Назад! назад! не нужно!“ Однако ж Ивану Ивановичу сделалось очень скучно. Весьма могло быть, что сии достойные люди на другой же бы день помирились, если бы особенное происшествие в доме Ивана Никифоровича не уничтожило всякую надежду и не подлило масла в готовый погаснуть огонь вражды.