ползет по узкой просеке. Роща еще не успела одеться листвой, но дает хорошее визуальное прикрытие от немецких наблюдателей. Визуальное, но не акустическое. Конечно, СТЗ гремит намного меньше, чем тридцатьчетверка, но мне кажется, что все фрицы в радиусе пары километров уже должны быть на ногах. Между тем звук приближающейся техники немцев ничуть не побеспокоил, даже когда Петрович заложил вираж по опушке рощи. Ни одной ракеты не взлетело, ни один пулемет не гавкнул, немцы как будто вымерли. Вряд ли они все дружно оглохли или завалились спать, не нравится мне эта тишина. Орудие уже опущено на грунт и направлено в сторону оврага, двигатель трактора похрюкивает на холостых оборотах.

– Тридцать секунд, – шепчет лейтенант.

Кланц, Сашка досылает в казенник первый снаряд. Пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, в воздухе повисают две желтоватые осветительные ракеты. Вот оно – темное пятно на светлом обрыве берега. Дементьев уточняет наводку орудия.

– Есть цель!

– Огонь!

Гах! Блямс, кланц. И пошло. Гах! Блямс, кланц. Гах! Блямс, кланц. Расчет работает как заведенный, между выстрелами проходит секунды три – три с половиной. Нет, не зря я гонял их до седьмого пота. Гах! Блямс, кланц. Гах! Блямс, кланц. Создается впечатление, что Сашка бросает снаряд в казенник, и он тут же вылетает из дульного тормоза языком тонкого длинного пламени. Пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, еще две ракеты повисают в ночном небе. Гах! Блямс… Б-бах! Такое впечатление, что в овраге взорвалось полсотни наших снарядов одновременно. Вспышка взрыва на мгновение освещает местность, но полной мгле затопить округу не удается – не позволяют осветительные ракеты. Гах! Блямс, кланц. Гах! Блямс. После такого взрыва в овраге не мог уцелеть никто, но расчет вошел в раж и выпустил два последних снаряда. Пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, вверх летят фосфорно-белые осветительные ракеты – немецкие. Пока мы стреляли, на передовой разгорелся нешуточный бой: взахлеб работают несколько пулеметов, часто стучат винтовки, темноту полосуют строчки трассеров. Осветительные ракеты вспыхивают одна за другой. А вот и до зубной боли знакомый звук – минометы. К счастью, не по нам.

– Сворачиваемся!

Расчет лихорадочно ставит орудие на ход, время течет иссушающе медленно. Хрясь! Толстое дерево рушится как подкошенное. Спустя несколько секунд немецкий снаряд выбивает целый фонтан земли буквально в десяти метрах от орудия. Комья сырой земли разлетаются в стороны, а снаряд… не взрывается. Бух! Еще один снаряд, еще ближе и тоже не взрывается. Орудие уже стоит на колесах.

– Гони! – кричит Петровичу лейтенант.

СТЗ не гоночный болид, но с места берет довольно резво. Для трактора. Расчет облепляет пушку, поехали. Немецкие снаряды продолжают рыть землю вокруг и валить деревья. И ни один не взрывается. Мистика какая-то, когда-то давно я читал, что немецкие снаряды и авиабомбы не взрывались гораздо чаще наших. А не хрен использовать на своих заводах вест-и остарбайтеров. Но чтобы из двух десятков не взорвался ни один… Точно мистика. Мы уже выбираемся из рощи с другого края, и бой остается позади. Петрович направляется к месту расположения полкового разведвзвода. Землянки мы застаем пустыми, все разведчики куда-то исчезли, а бой начинает понемногу стихать и минут через сорок затихает совсем. Еще двадцать минут спустя появляется седой лейтенант со своими разведчиками. Он еще возбужден боем и рад, что обошлось без потерь среди его взвода.

– Ну и натворили вы дел!

– А мы-то что? Нам сказали, мы обстреляли.

– Похоже, – начинает свой рассказ разведчик, – у немцев в балке был склад противопехотных мин. Вчера они их туда из тыла притащили, а сегодня полезли выставлять.

Теперь понятно, почему немцы никак не отреагировали на наше появление – боялись, что наши обнаружат их саперов, ползавших в это время по нейтральной полосе.

– Мы ракеты выпустили, а на нейтралке – фрицы. Мы из пулеметов по ним, а они по нам. И пошло, и поехало. А тут как даст! Придется немцам опять мины на наш участок завозить.

Рассказчик даже засмеялся.

– А у вас как? Потери есть?

– Обошлось, – отвечает Шлыков, – они по нам десятка два снарядов выпустили, и ни один не взорвался. Если бы не это.

Седой на секунду задумался и выдал свою версию:

– Фрицы ваш тягач за танк приняли. Решили, что по оврагу вела огонь тридцатьчетверка или «кавэ», вот и стреляли болванками.

Логично. Однако война на сегодня закончилась, до утра еще есть время поспать.

Подъем был поздним, после ночного боя нам дали отдохнуть. После завтрака начали собираться в обратный путь, но около одиннадцати часов к Шлыкову прибежал посыльный из штаба полка.

– Товарищ лейтенант, вас товарищ майор к себе вызывает.

Вернулся взводный минут через двадцать. Судя по его внешнему виду – у нас неприятности.

– Какие новости, товарищ лейтенант?

– Хреновые, сержант. Меня и санинструктора отзывают обратно в Воронеж.

– А нас?

– А вас откомандируют в распоряжение начарта армии.

Все ясно. Лейтенанта начальство отзывает на правеж, над Олечкой, видимо, гроза миновала, и ее ждут новые трудности любовного фронта, а нас, как штрафников – оставляют на передовой. Ну не совсем на передовой, но достаточно близко для того, чтобы попасть под шальной снаряд или прицельный налет авиации. Одно только непонятно, зачем начальнику артиллерии общевойсковой армии потребовалась наша зенитка? У него в распоряжении своих стволов не одна сотня наберется, до шестидюймовых включительно.

– И где нам этого начарта искать?

– В штабе полка проездные документы уже готовят, а нас попутный ЗиС сейчас забрать должен.

Грузовик приезжает минут через десять, наступает пора прощаться. Я жму руку Шлыкову.

– Ни пуха, ни пера тебе, лейтенант.

– К черту, сержант.

Если не сломают парню судьбу, то из него не самый плохой командир получится. Ему бы опыта побольше и уверенности в себе. А здесь я его подавляю своим авторитетом, основанным на возрасте, образовании и наличии фронтового опыта. Удачи тебе, лейтенант. Олечка рада окончанию своей фронтовой ссылки. Вон как глазки блестят, и щебечет, щебечет… Дура. Осторожно зыркнув на меня, Олечка всех целует: и наших, и разведчиков. В щечку. Но соскучившиеся по женскому полу парни и мужики в возрасте за тридцать рады и этому. Единственный, кому поцелуя не достается – это я. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Олечка запархивает в кабину ЗиСа, Шлыков устраивается в кузове на каких-то тюках. Мы машем руками вслед уезжающей машине.

Пока проездные документы не готовы, расчет нежится на солнышке, которое пригревает почти по-летнему. Сквозь старую пожухлую траву уже пробивается молодая, зеленая. Развалились мои зенитчики на южной стороне почти незаметного холмика, щурятся на солнце и байки травят на извечные солдатские темы: бабы, жратва