Я рассмеялся.

– А если попадется неверующий?

– Во что неверующий? В жизнь после смерти? Не смеши меня, приятель.

– В эту самую пропущенную молитву.

– У каждого есть какие-то грехи, брат. Святых тут нет.

Я кивнул в сторону бармена.

– Этот уж точно должен быть святым.

– Видать, у него есть на счету пара валунов покрупнее, которые не уравновешивают горсть камешков.

– А ты когда-нибудь видел, чтобы это кому-то помогло? Забрало отсюда?

Он покачал головой.

– На эти темы тут не говорят, приятель. О чем угодно, только не об этом. Ад не ад, но какие-то приличия нужно соблюдать.

Я повертел в руке рюмку. Нужно возвращаться. Только как? Я должен вернуться, чтобы вновь обрести тело. Но без тела я вернуться не мог.

– Можно тут где-нибудь бросить кости? Есть какое-нибудь место, где можно остановиться? Какая-нибудь гостиница?

– Есть. Но это гостиница для дуриков. За ратушей, в переулке. Не плати там индульгенциями.

– А чем?

– Не знаю, наверное, деньгами, которых нет, как нет их родных, мира и всего остального. Это дурики.

Актер снова начал блекнуть: его кожа превратилась в серый туман, где светились ниточки нервов. Он поднял бутылку, но я выставил перед собой руку и перевернул рюмку. Стефана Каспшицкого мне больше не хотелось.

У меня возникло желание предложить актеру перевести его на ту сторону. Рефлекс. В течение многих лет я был психопомпом, сам толком не зная, что делаю. Но я вспомнил монахов, гончих псов, мое тело и подъехавший к станции черный автомобиль. Меня преследовали. В обоих мирах. Так что лучше держать язык за зубами.

Больше всего меня беспокоил черный автомобиль, о нем я и спросил артиста.

Его нервы внезапно вспыхнули, словно раскалившись добела.

– Будь с ними осторожнее… Вообще не болтайся тут один ночью. Для некоторых война не кончилась.

– Какая война?

– Любая война, брат. У людей это вбито в башку. Одни будут пытаться сделать лучше мир и других вокруг, другие – от них защищаться. Некоторые гибнут на войне, но не замечают этого. Другие замечают и из-за этого становятся еще хуже. Они даже не помнят, в чем дело. Теперь они как взбесившиеся доберманы.

– Я должен вернуться, – сказал я, ни к кому не обращаясь.

Он покачал головой, вернее, парящей в воздухе маской лица.

– Вернуться не получится. Так тут заведено. Билет в один конец. Дурики иногда пытаются. У них есть такие места… Там барьер тоньше, и нужно быть чокнутым. Всерьез чокнутым. Только это ничего не дает. Может, удастся пошевелить занавеску, задуть свечку или показать тень на стене. Не более. А ты наверняка хотел бы вернуться и принять душ, да?

Когда я выходил в бледные вечные предрассветные сумерки, он остановил меня и спросил, как меня звать. Я замер, ощутив неясное подозрение. Обычно в таких случаях я говорил «Харон», но не сейчас. Это след.

– Как хочешь, – ответил я. – Все равно, лишь бы не Леон. Впрочем, называй меня Иаков.

Почему? Это единственный библейский персонаж, которому пришлось решать проблему со сверхъестественным, как и мне. Кулаками и пинками. Более того, Иаков победил, отделавшись ушибом ноги, то есть куда лучше, чем большинство ученых мудрецов.

Хорошее предзнаменование.

Когда я искал гостиницу, зазвонил телефон – старый, покрытый лаком телефон-автомат в стоявшей на рыночной площади деревянной будке, покрытой облезшей коричневой краской. На том свете при моем появлении гасли фонари, здесь звонили телефоны. Не знаю, с чего мне пришло в голову ответить.

Я снял трубку, но промолчал. Слышался треск и шум, будто звонила жарившаяся в масле картошка.

– Притча о Матеусе, кретин, – прозвучало сквозь шум и треск. – Ты сам меня ею угостил. Почему ты сошел с поезда?

У меня перехватило дыхание. Я почувствовал, как мои коленки подгибаются будто расплавленный воск. Сдавило горло.

– Михал?!

– У меня нет времени. Уже слишком поздно. Сейчас связь прервется. Помни: рассчитывай только на себя. Делай то, что умеешь. Что бы ты ни увидел, поступай по-своему. А если до чего-то докопаешься – копай глубже.

Короткие гудки.

Я еще какое-то время кричал, как обычно делают при обрыве связи: «Михал? Михал? Алло!» Бесполезно. Вопли в пустоту. С некоторыми сторонами реальности не поспоришь. Например, с прерванной связью.

Я машинально повесил трубку.

А потом какое-то время сидел на площади, на краю высохшего колодца. Михал? Так же, как до этого Патриция? Отношения с телефонами у меня не складывались, и не особо хотелось верить в то, что они сообщали.

Встав, я потащился в гостиницу. Она действительно располагалась за ратушей, в узком каменном здании, втиснувшемся между двумя другими. Я увидел аляповатую старомодную неоновую вывеску из выгнутых трубок, приделанных к жестяным буквам.

«Отель „Ящерка“».

Ладно.

Прежде чем войти, я набрал прошлогодних сухих листьев и сложил их в пачку, после чего сунул в карман.

Меня снова начала бить дрожь, я зашелся жутким свистящим кашлем. Казалось, будто я разваливаюсь на части.

Маленькая стойка портье втиснулась между деревянной лестницей и застекленной дверью – собственно, небольшой прилавок с рядами ключей на стене, висевших на крючках в деревянных ячейках. У самого входа стояли столик и кожаное кресло. Портье был лысый и старый, в полосатом больничном халате. Когда пóлы откидывались, виднелись вплетенные в туманное скелетоподобное тело старомодные медицинские устройства, составлявшие его организм.

Он выглядел как робот, сооруженный в больнице из того, что попалось под руку. Под отвисшим, будто у стервятника, подбородком блестел металл какого-то протеза; по уходящим вглубь головы прозрачным трубкам текли какие-то жидкости, красная и зеленая. В грудной клетке сжимался и раздувался гофрированный мех из черной резины.

Я смотрел, как он вписывает придуманное мною на ходу имя и фамилию в разложенную на стойке книгу, скрипя по бумаге тонким стальным пером. Он закашлялся, искусственное легкое на мгновение замерло и тут же снова заработало как аккордеон.

– Надолго? – Его голос будто исходил из динамика аппарата для трахеотомии. Он снова закашлялся, достал из ящика за стойкой бутылочку из темного стекла и что-то принял.

– Пока до завтра. Я проездом, – объяснил я. Мне пришлось схватиться за стойку – казалось, на то, чтобы поставить подпись в книге, мне не хватит сил и придется делать это двумя руками. – Деловая поездка.

– В нашем городе редко кто-то останавливается, – подозрительно заявил он.