– Чувствуешь, как бьется сердце? Вот здесь.

Скотт не знал, пугаться ему или радоваться. Он жалел Шейлу и обещал себе исправиться. Когда-то он глубоко чувствовал счастье, но тогда Скотт был молод и удачлив. А разве сейчас он не счастлив снова? Когда Шейла лежала рядом, о прошлом можно было не вспоминать.

Второй раз они занялись любовью уже далеко за полночь, с особой нежностью. И вот уже почти на пике, когда все тело было напряжено до предела, у Скотта вдруг закружилась голова. Он стоял на коленях позади Шейлы, наклонившись, когда все тело сжалось, на короткий миг комната, освещенная только лунным светом, скрылась в темноте, как бывает в первые секунды после того, как погаснет свет. Пелена сиреневых искр заволокла глаза, словно Скотт долго смотрел на зажженную лампочку. Какая-то неведомая сила подхватила его и теперь покачивала, будто он медленно поднимался над собственным телом. Скотту показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Чтобы не свалиться с кровати, он ухватился за талию Шейлы.

– Не останавливайся, – велела она.

И Скотт продолжил. Странное ощущение продлилось считаные мгновения. Так бывает, если боксер получает удар прямо в лицо и ненадолго теряет ориентацию. Теперь Скотт снова был сам собой. Вдох, выдох, мир возвращался во всей полноте, тепле, мягкости и темноте, и он отдался ему без малейшего сожаления.

– Что с тобой? – спросила Шейла, когда они лежали рядом: Скотт все еще не мог отдышаться.

– Просто ты мне передохнуть не даешь.

Стоя утром в кабинете и наблюдая за дверью магазинчика напротив, Скотт пытался понять, что же такое случилось с ним ночью. Должно быть, нервная система дала сбой. Слишком много работал, слишком мало спал. Снова и снова мысли его возвращались к Зельде. Когда-то они оба жили ради развлечений, но такого не бывало, даже когда они страницу за страницей исследовали «Камасутру», подогретые алкоголем и кокаином.

Скотт ждал повторения каждую ночь, которую проводил у Шейлы, с новыми силами будил ее для второго забега, пытаясь воссоздать те же условия, пока она наконец не запротестовала. Он хоть видел, который час?

«Верность» ему тоже не поддавалась. Закончить нужно было раньше, чем за восемь недель. Приближалась Пасха, и Скотт боялся, что Стромберг, как Манк, позовет кого-то еще, пока он будет в отъезде.

Как всегда, решение было одно: работать больше. Скотт приходил домой, ставил кофейник и садился писать.

– Лучше вот бульон поешь, – сказал Боги, отливая ему куриного супчика Мэйо. Он знал, что засиживаться не стоит, просто ставил кастрюлю в холодильник и выходил на цыпочках.

Лучше писалось поздними вечерами, когда «Сады» погружались в сон. Когда, застряв на какой-нибудь реплике, Скотт вспоминал о часах над духовкой, оказывалось, что уже четверть третьего. Слишком много времени он потерял на начало, теперь оставалось только набросать оставшиеся сцены, а продолжить их уже по возвращении.

В самый разгар пришла ожидаемая новость о том, что Гитлер вторгся в Австрию. Дотти из политической солидарности свой сценарий забросила и занялась сбором средств в пользу беженцев. Скотт ей завидовал. Как и Оппи, ему останавливаться было нельзя.

За две недели до Пасхи он дописал большую сцену и поднялся из-за стола выжатым и обессиленным. Следовало бы еще поработать, но сначала нужен перерыв, к тому же кончались сигареты. Чтобы успеть до полуночи в «Швабз», Скотт схватил ключи и пиджак и поспешил вниз по лестнице и через внутренний дворик. В воздухе висел влажный туман, и фонари стояли в сияющих венцах. Хотя плавать еще было слишком холодно, бассейн уже был подсвечен, как и стволы пальм, ветви которых шелестели на ветерке. На верхнем этаже главного дома, как маяк в темноте, горело желтым единственное окно. И как на парадном портрете, в нем вырисовывался неясный силуэт.

Скотт остановился, тишину ночи нарушал лишь плеск фонтана.

Фигура не двигалась. Он решил, что его, наверное, разыгрывали. Бенчли притащил какую-нибудь вешалку для пальто или манекен, чтобы напугать его.

Или это Алла… Скотт подождал, не подаст ли она ему какой знак, как раньше.

Фигура смотрела вниз, на него, трудно было сказать, оценивающе или из взаимного любопытства.

Скотт приветственно помахал и сразу же почувствовал себя глупо. Взглянул на часы – оставалось пять минут.

Когда он вновь поднял глаза к окну, весь дом был уже темен.

– Ладно, ваша взяла, – сказал он и пошел дальше, хмурясь и вглядываясь вверх, будто и в темноте фигура продолжала за ним наблюдать. Никакой это не призрак, может, просто кто-то остановился переночевать в основном здании, устал и тоже не мог заснуть.

Чтобы перейти бульвар, пришлось подождать, пока проедет автомобиль. По мере того, как он приближался, грохот мотора нарастал, из-за света фар от пальм побежали тени. Машина словно вышла из воображения Скотта: «Даймлер», точно как в «Трех товарищах», черный фаэтон, поблескивавший в свете уличных фонарей. Он бы не удивился, окажись за рулем Райнеке в перчатках, сжимающий пистолет. Болезнь Голливуда – во всем видится сюжет. Скотт легко мог представить, как водитель выворачивает руль в последний миг. А Дотти, Алан и Эрнест могли бы объединиться в команду мстителей.

Машина с ревом набрала скорость, чтобы проскочить на зеленый, пронеслась мимо «Швабза», омытая его красными неоновыми огнями, и помчалась дальше к району Ла-Брея, становясь в тумане все меньше и меньше, пока от нее не остался один только звук. Дорога опустела и теперь казалась широкой рекой. Скотт перешел ее наискось, чтобы срезать путь, однако не успел он дойти до тротуара, как неоновая вывеска погасла.

Первой мыслью было броситься вперед со всех ног, но после целого дня сидения за столом не особо побегаешь. В очередной раз мир сговорился не дать Скотту забыть о возрасте.

Внутри еще горел свет. Продавец, знакомый ему по бесчисленным ужинам и ночным перекусам, вынимал выручку из кассы. Судя по часам за автоматом с содовой, Скотту не хватило всего трех минут.

Он потянул дверь без особой надежды; та отворилась, хотя и всего наполовину. Пришлось дернуть снова, даже прикрякнув от усилия, но тут Скотт почувствовал острую боль в плече, которое он сломал несколько лет назад, рисуясь тем, как хорошо умеет нырять. Он стиснул зубы, боясь, что мог что-то себе повредить. Внезапно свет вокруг померк. Скотт узнал то самое чувство, которое долго искал, однако теперь он стоял один. Даже когда магазин заволокло сиреневым, он еще сомневался: странное ощущение. Неужели он все это время принимал забытье за удовольствие? Скотт открыл рот, чтобы позвать на помощь, но не мог вдохнуть. И прежде, чем успел схватиться за стеллаж с журналами, упал без сознания.

Врач не считал происшествие сердечным приступом и списал все на ангину, назначив уколы кальция и железа и наказав всегда носить с собой пузырек с крошечными таблетками нитроглицерина. Еще Скотту надлежало больше отдыхать и меньше курить. Нельзя было бегать, ходить по лестницам и, по крайней мере, еще несколько недель – вступать в интимную связь. Шейла отнеслась ко всем предписаниям со строгостью неумолимой сиделки.