– Может, вам и неохота вовсе меня жалеть. Может, вам хочется, чтоб вас саму пожалели…

– Вот уж этого не надо! – резко крикнула Машенька.

Опалинский в испуге отшатнулся, едва не выпустил руку.

«Вот! – Против воли на глазах выступили злые слезы. – Все как всегда! Он, наверное, вовсе и не имел в виду мою хромоту. Это просто игра такая, кокетство… Ведь сто же раз видала: „Ах, я слабенькая, бедненькая, пожалейте меня…“ Вроде того, когда парень с девушкой в роще среди берез бегают. Она как бы убегает, прячется, а он ее ловит. Это же даже дура Аниска умеет! А я – не могу! Ничего не могу, ни в березах бегать, ни дать себя пожалеть. Потому что сразу мерещится, будто… Да что же за горе-то такое! И что он теперь обо мне думает? Вот уж теперь точно решит: придурочная каличка. И близко впредь не подойдет…»

– Пойдемте, Машенька! Будет вам дуться! – спокойно сказал Опалинский и поудобнее перехватил Машенькин локоть. – Не поняли друг друга сразу. С кем не случается? Все поправить можно, коли по-доброму захотеть. Вас ведь все Машенькой зовут? И мне позволите? А вы меня можете Се… Митей звать…

В собрании стоял уже порядочный шум. Подрядчики втянули в свой спор Ивана Парфеновича, и теперь его бас гудел среди них, как недавно разбуженный весенний шмель. Коронин на удивление серьезно разговаривал с Васей. Вася слушал внимательно и по обыкновению улыбался – радостно и чуть смущенно. Надя прислушивалась к их разговору, а поповна Аграфена смешно кокетничала с подвыпившим Трифоном Игнатьевичем. Тот, польщенный вниманием молодухи, выпячивал грудь и сбивчиво рассказывал о каких-то своих торговых успехах. Матушка Фани неодобрительно косилась на обоих.

Тревогу попадьи Машенька легко могла понять. С самого детства Фаня была сговорена за ровесника Андрея, сына священника Успенской церкви. Нынче Андрей учился в семинарии в Екатеринбурге. Учиться ему оставалось еще полтора года. Аграфена воле родителей не противилась, но никакого ее девичьего интереса субтильный Андрей, любитель псалмов и богоугодного чтения, по понятным причинам не вызывал. Сама же Аграфена созрела, как на грех, рано и сдобными телесами, буквально вываливающимися из блузок и лифов, смущала не только безусых юнцов, но и вполне солидных мужей. Когда она летним полднем шла по улице в лавку, молодые рабочие свистели ей вслед, а крестьяне с возов заглядывали в вырез платья и одобрительно цокали языком. Добродушная, глуповатая Фаня охальников не окорачивала, а, напротив, довольно хихикала и подмигивала в ответ обоими глазами (закрывать отдельно один глаз она так и не научилась).

– Взамуж, взамуж скорее! – По вечерам, ворочаясь в супружеской постели, попадья не давала покоя мужу-священнику. – Гляди, что деется-то! Подходит девка, как квашня. Не ровен час, через край перекинется. Что тогда делать будем?

– Да что ж я-то сделаю? – отмахивался тщедушный отец Михаил (дородная Фаня удалась в мать). – Отвяжись, Арина Антоновна, ради Христа! Дай поспать! Ты завтра дрыхнуть будешь до обеда, а мне заутреню служить! Сказано тебе: учится покамест Андрей. Вот перейдет на последний курс, тут и свадьбу сыграем. Так у нас с отцом Кириллом и сговорено…

– Раньше надо! – не унималась попадья. – Давай хоть помолвку справим.

– А что изменит-то? – удивился отец Михаил. – Все одно: она – тут, он – там. Хочешь, поезжай с ней в Екатеринбург. За хозяйством матушка моя покамест присмотрит.

– Свят! Свят! Свят! – истово перекрестилась попадья. – Как тебе такое только в голову-то пришло?! В Екатеринбурге мне ее разве что в подполе держать. По рукам-ногам связанную…

– Ну, на вас не угодишь… Не понимаю я сути. Неужто ж годик не подождать? В чем спешка-то? Небось не старится девка, в самых годах через год-то будет… Иные и позже замуж идут. А если бес смущает, так молиться усерднее надо. Из духовной семьи все-таки…

– Это ты правильно сказал, – тяжело вздохнула попадья, отвернулась к стене и ногтем отщипнула кусочек штукатурки. – Никогда тебе, кузнечику сушеному, такого не понять! У тебя и понималка-то вся в проповеди ушла…

– Что это ты, Арина Антоновна, имеешь в виду? – Отец Михаил приподнялся на локте и подозрительно заглянул через могучее плечо супруги.

– Да уж что имею… – с животной тоской откликнулась попадья. – Хочется для доченьки-то бабского счастья… Чтоб хоть она… Но помни: я тебя предупредила! Так что, ежели чего, на себя пеняй!

Низенькая Виктим помогла Машеньке раздеться. Инженер легко и привычно разделся сам, но не шел вперед, смотрел, ожидая. Под его взглядом Машенька путалась в рукавах и так и не поправила прическу. Впрочем, взгляд Опалинского был не обидным, а лишь слегка любопытствующим. Такую дозу интереса к своей персоне Машенька давно научилась переносить без вреда для себя.

«Шел бы уж, кавалер, – беззлобно думала она, заглядывая через проем в залу. – Все б на него вытаращились, а я бы незаметненько проскочила – и вон в тот угол».

В залу Маша вошла под руку с Опалинским и сразу же приковала к себе все взоры. Иван Парфенович, отвлекшись от разговора, уставился на нее с немым удивлением и на мгновение даже потерял свою всегдашнюю способность находиться во главе любой ситуации. По всей видимости, мысль, что тихая Машенька может где-то самостоятельно познакомиться с новым инженером, да еще и вместе с ним, под ручку, явиться в собрание, попросту не приходила ему в голову. Машенька почувствовала что-то вроде гордого удовлетворения и неожиданно легко и обворожительно улыбнулась отцу, барышням Златовратским и поповскому семейству.

– Ох, красавчик-то какой! – громко ахнула в наступившей тишине непосредственная Фаня.

Повисшая было тишина разрядилась. Напряжение спало. Все разом загудели. Николаша вопросительно заломил бровь, а Петропавловский-Коронин нахмурился еще больше и залпом допил настойку из своего стакана.

– Дорогие дамы и господа! – Оправившись от изумления, Иван Парфенович взял бразды правления в свои руки. – Позвольте представить вам Дмитрия Михайловича Опалинского, горного инженера из Петербурга и моего нового управляющего. Жить он покудова станет у меня, все одно флигель гостевой пустует…

Опалинский пробормотал было что-то протестующее, но Гордеев вроде и не заметил.

Раскрасневшиеся подрядчики обменялись вопросительными взглядами, потом разом покачали головой. Видно было, что молодость и красота Опалинского произвели на них действие удивительное и обескураживающее.

Изрядно уже приняв на грудь, они каждый по отдельности вознамерились потолковать с приезжей птицей и направились было к нему, но избрали разом одну траекторию и, сталкиваясь на ней животами и боками, мешали друг другу.

– Куда вас проводить? – спросил Серж у Машеньки.

«Это манера такая петербургская, чтоб от меня отвязаться», – догадалась Машенька и кивнула в угол.

– Что ж вы там в одиночестве делать будете? – спросил Серж, по видимости не удивившись. Должно быть, что-то уже про Машеньку понял. – Пойдемте лучше вон в тот цветник. Тем более что вам уж оттуда и подмигивают, и руками машут.