Из Польши на Дунай прибыл генерал-поручик Александр Суворов, завоевавший славу в войне с конфедератами.

…Кто бросит камень в Николая Полевого — писателя, журналиста, неутомимого популяризатора истории Отечества? Грустно, что его главные исторические труды всерьёз не переизданы в наше время. Писал он доходчиво, страстно, бойко. В те годы (как и нынче) нужно было втолковывать публике, что русская история — не пыль под ногами, что могущество империи создавали великие герои. Этой миссии Полевой послужил достойно, но Румянцевым отчего-то решил пожертвовать. О причинах такой антипатии можно только строить предположения. Логические объяснения тут ни при чём.

Страстно влюблённый в Суворова, он превратил Румянцева в злого гения, который только и делал, что ставил палки в колёса великому воину земли Русской. Для композиции ему был необходим антипод истинно доблестному полководцу — и он приписал Румянцеву все пороки. «Русский Нестор» у него оказывается завистливым, трусоватым и ленивым. Неужели Полевой не исследовал хотя бы мнения о Румянцеве самого Суворова? Книги Полевого расходились приличными тиражами, по ним судили о прежних героических временах.

Военные бросились опровергать Полевого, но ничего не могли поделать с популярностью его творений. Лёгкое перо преодолевало все препоны. Правда, Полевому всё-таки не удалось надолго превратить Румянцева в историческое пугало. В новых изданиях он даже несколько смягчил карикатурный образ кагульского героя.

Разумеется, отношения двух полководцев не могли быть безоблачными. Румянцев постарше Суворова, но незначительно — всего лишь на пять лет. Однако чинами Пётр Александрович долгое время заметно превосходил Александра Васильевича, а потому относился к нему покровительственно, несколько свысока. Суворов дорожил расположением Румянцева, но затаивал и обиды. И всё-таки для Александра Васильевича Румянцев был прежде всего старшим, мудрым наставником. И он, безусловно, преклонялся перед Кольбергской победой и Кагулом.

Любивший аналогии с гомеровским эпосом, Суворов с удовольствием называл Петра Александровича Нестором Российским. Красавец Румянцев к пятидесяти годам выглядел сановито, а Суворов долго сохранял моложавость. Румянцев рано остепенился, держался торжественно, без суетливости. Подвижный Суворов казался моложе своих лет и куда моложе Румянцева.

Крепость Туртукай (нынешний болгарский город Туртукан) прикрывала переправу через Дунай. В мае, отвлекая турок от переправы главных сил в районе Силистрии, Суворов совершил поиск на Туртукай. Отряд из семисот человек стремительно атаковал крепость, перебил четырёхтысячный гарнизон и разрушил турецкие укрепления. При молниеносной атаке Суворов применил румянцевскую находку времён Кольбергской операции — сочетание рассыпного строя егерей с колоннами. Суворов торжествовал, презрительно забывая о полученной контузии. Через месяц он вторично занимает туртукайские укрепления, вновь разбивает турок в неравном бою. Румянцев представил Суворова к Георгию 2-й степени.

Одновременно с Суворовым через Дунай переправился и генерал Вейсман. С небольшим отрядом у Карасу он разбивает 12-тысячный турецкий корпус. После этого Румянцев с 20-тысячной армией не спеша форсирует Дунай и осаждает Силистрию — крепость, в которой пребывала 30-тысячная армия. Румянцевское предложение капитулировать турки отвергли — и неспроста. Пробная попытка штурма не удалась.

На выручку Силистрии из Базарджика шла свежая армия Нуман-паши, грозившая ударить Румянцеву в спину. Вейсман спешно выступил против Нуман-паши. Пять тысяч против тридцати. Возле Кайнарджи русские атаковали войска Нуман-паши. Генерал сам повёл дрогнувшие войска в атаку — и получил пулю в сердце. «Не говорите людям!» — проговорил он, умирая. И русские довели битву до победного исхода: Нуман-паша с большими потерями отступил. Армия Румянцева была спасена. Пётр Александрович принял решение прервать осаду Силистрии. Поводом был недостаток фуража и продовольствия, но истинной причиной — гибель Вейсмана. Румянцев осознавал, что отступление на левую сторону Дуная Петербург воспримет нервно. Императрица давно требовала от него перенести боевые действия за Дунай.

Но ощущение опасности, желание сберечь армию перевешивало, пришлось отступать. Тщательно подготовленная операция наступления на Силистрию и Шумлу сорвалась. Екатерина не скрывала разочарования. Румянцев объяснял неудачу скупостью Петербурга: для наступательной войны нужно больше средств, больше солдат. После Кагула прошло почти три года — и императрица всё чаще упрекала фельдмаршала… А на его жалобы отвечала просто: если вы сумели разбить армию великого визиря с семнадцатью тысячами — почему бы не повторить успех?

Быть может, в 1770 году Румянцеву удалось бы и занять Силистрию, и разбить визиря в Шумле, но в 1773-м выполнить эту задачу не представлялось возможным. И Румянцев стал осторожнее, и турки. Как будто фельдмаршал берёг собственную славу. Война продолжалась мучительно, а Румянцев чувствовал себя недооценённым, обижался, что на его просьбы Петербург отвечает отказами или полумерами.

В октябре Румянцев предпринял вторичную осаду Силистрии. На этот раз он отрядил для этой цели корпус Потёмкина. Одновременно отряды Долгорукова и Унгерна направились к Шумле и Варне. Но и эта попытка наступления захлебнулась, снова пришлось отступать на левый берег Дуная. Последним русским плацдармом на правом берегу оставалось Гирсово — крепость, в которой обосновался Суворов. В начале сентября ему удалось отбить атаку 10-тысячного турецкого отряда. Турки с потерями отступили — и Гирсово осталось русским.

Год 1774-й начинался для России тревожно: в столицах всё чаще с ужасом повторяли имя Пугачёва. От Румянцева ждали побед. Он намеревался принудить турок к капитуляции на болгарской земле — и наконец-то выторговал у Петербурга большую самостоятельность в командовании действующей армией и какое-никакое пополнение. Полководца не стесняли инструкциями. Это вошедший в великую силу Григорий Потёмкин отдал Румянцеву должок за недавнюю протекцию.

Румянцев рассчитывал, что в 1774-м, пропустив несколько чувствительных ударов, турки станут сговорчивее. Ведь султан Мустафа III умер, а его набожный и нелюдимый преемник Абдул-Хамид впал в зависимость от великого визиря Мухсина-заде. И значит, визирю следовало закреплять свою власть в Константинополе, а не кочевать по фронтам. Расчёт оправдается, хотя и не сразу.

В той летней кампании генералам Суворову и Каменскому предстояло тесно взаимодействовать, совместно противостоять крупным силам турок. Поклонник прусской системы, да ещё и горячий, необузданный Каменский был не лучшим соратником для Суворова. А Александр Васильевич стремился подкрепить новое воинское звание очередной победой — ведь его недавно произвели в генерал-поручики! В конце мая войска Суворова выступили в поход совместно с армией строптивого генерал-поручика Каменского.

Граф Михаил Федотович Каменский (1738–1809) был личностью примечательной. Суворов уважал его за знание тактики, за солдатскую храбрость. Многие современники отмечали бесстрашие Каменского… Особенно ценил его Павел I, к возмущению многих произведший Каменского в графы и возвысивший над генералами.