В естественной истории нет ничего более интересного и поучительного) чем изучение географического распределения животных.

Зачастую на расстоянии в пятьдесят или сто миль проживают совершенно разные виды насекомых и птиц, которые не встречаются в другом месте. Значит, должна быть какая-то граница) замыкающая ареал каждого вида. Наверняка есть какая-то внешняя особенность) отмечающая эту линию, за которую насекомые и животные определенного вида не заступают.

Уоллес всегда интересовался географией. Позже, когда он был на Малайском архипелаге, он писал, что животные на западных островах напоминают виды из Азии, а на восточных островах — из Австралии, разделяющую их линию до сих пор называют линией Уоллеса.

Уоллес был тонким наблюдателем, которого интересовали и люди, и природа. Он остро подмечал малейшие отличия и сходства. В викторианскую эпоху жителей Амазонки называли дикарями, а Уоллес симпатизировал их культуре. Он понимал, что значат для них язык, изобретение, традиция. Пожалуй, он первым осознал, что культурное расстояние между цивилизациями гораздо короче, чем мы думаем. Он вывел принцип естественного отбора, который кажется не только верным, но и биологически очевидным.

Естественный отбор наделил дикаря мозгом, на несколько степеней превосходящим мозг обезьяны, и он почти не отличается от мозга философа. Таким образом, с появлением человека в мир вошло существо, обладающее той тонкой силой, которую мы называем «ум». В этом контексте мозг стал чем-то гораздо более важным, чем простая телесная структура.

Уоллес твердо отстаивал свое отношение к индейцам. Он написал в своем журнале идиллическую поэму, посвященную жизни в деревне Явита в 1851 году:

Чувства, которые вызвали у Уоллеса индейцы Южной Америки, отличаются от тех, что испытал Дарвин, встретившись с туземцами Огненной Земли, — он был в ужасе. Это ясно из его слов и зарисовок в его «Путешествии». Безусловно, сложные климатические условия полуострова сделали характер аборигенов суровым, а обычаи и обряды — страшными для чужеземцев. Хотя на фотографиях, сделанных во второй половине XIX века, жители Огненной Земли не выглядят настолько свирепыми, как показалось Дарвину. В Кейптауне Дарвин вместе с капитаном «Бигля» издал памфлет, в котором давались рекомендации миссионерам.

Уоллес тем временем после четырехлетнего пребывания в Амазонии упаковал свои коллекции, чтобы отправиться домой, в Англию. Однако не все шло гладко:

Лихорадка и озноб снова трепали меня, и я провел несколько очень тяжелых дней. Почти не прекращаясь, шли дожди. Добираться до моих многочисленных птиц и зверей было тяжело, и невозможно было как следует почистить клетки. Почти каждый день кто-то из них умирал, и часто мне даже приходила мысль выпустить всех на волю. Но ведь я взял на себя обязательство доставить коллекцию в Англию и должен был сдержать слово.

Из ста животных, которых я купил или поймал с помощью индейцев, на борту оставалось только тридцать четыре особи.

Да, путь домой не заладился с самого начала. Впрочем, Уоллес всегда был не из счастливчиков:

Десятого июня мы вышли из Манауса. Начало нашего путешествия, к сожалению, для меня стало малоприятным: когда мне оставалось загрузить свои личные вещи и попрощаться с друзьями, я упустил из виду клетку с туканом. Потом я нигде не смог найти ее. Без всякого сомнения, клетка с птицей свалилась за борт, никто этого не заметил, и несчастный тукан утонул.

Выбор судна был тоже очень неудачным: через три недели после начала похода, 6 августа 1852 года, корабль, груженный горючими смолами, загорелся. Уоллесу уже стало не до коллекции, он попытался спасти какие-то личные вещи:

Я спустился в каюту. Она уже была полна дыма, оттого в ней стало удушливо и жарко. Я стал быстро соображать, что я должен спасать в первую очередь. Я уложил в небольшую жестяную коробку часы, несколько рубах и пару старых записных книг с некоторыми рисунками растений и животных. С этим скудным багажом я и вышел на палубу. Много одежды и большой портфель рисунков и эскизов остались в каюте и в багаже. Однако я не хотел рисковать снова — на меня навалилась апатия, поэтому я перестал думать о спасении других своих вещей.

Капитан приказал всем садиться в лодки, а сам покинул судно последним.

Потом, после спасения, я с горечью размышлял о том, с каким удовольствием рассматривал каждого редкого и любопытного жука из своей погибшей в пожаре коллекции! Сколько раз, преодолевая приступы лихорадки, я ползал по лесу, чтобы добыть некоторых неизвестных и прекрасных насекомых и птиц! Сколько мест из тех, где не ступала нога ни одного европейца, я обошел! Все это я мог бы вспомнить, если бы моя коллекция сохранилась!

Теперь все пропало. У меня не было ни одного образца, чтобы проиллюстрировать неизвестные земли и вспомнить сцены из дикой жизни, свидетелем которых я стал! Однако я убедил себя в напрасности подобных сожалений, поэтому постарался меньше думать о том, что могло бы быть, и сосредоточиться на действительности.

Альфред Уоллес, как и Чарльз Дарвин, вернулся из экспедиций с твердой убежденностью, что родственные виды имеют общего предка, и озадаченный вопросом, почему они разошлись. Уоллес не знал, что два года назад Дарвин предложил объяснение, вернувшись из своего путешествия на «Бигле». По словам последнего, он прочел скуки ради (подобная литература не входила в сферу его научных интересов) эссе преподобного Томаса Мальтуса с изложением его теории народонаселения. Английский священник и ученый утверждал, что популяция увеличивается быстрее, чем запасы еды. Если это верно для животных, они вынуждены конкурировать, чтобы выжить: природа отсеивает слабых и формирует новые виды из выживших, лучше всего приспособившихся к окружающей среде.