— А что мне может угрожать?

— Не знаю. Драконы. Или безбожники. Или снежный человек.

Духовидица уселась на краешек дивана, зажав ладони между коленями.

— Я не понимаю, — сказала она священнику.

— Я тоже.

— Разве мне грозит какая-то опасность?

— Никакой опасности нет.

— Может быть, меня кто-то преследует?

— Никто тебя не преследует.

— У меня такое чувство, что преследует.

— Кто тебя может преследовать?

— Не знаю. Мало ли кто.

— Энн, думаю, тебе нужно поесть. Поужинать и отдохнуть. Как тебе одежда?

— Замечательная.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. Я такая чистая!

— Жаль, что у меня нет чего-нибудь получше.

— Лучше некуда. Все здорово.

— У меня есть, — сказал священник, — неплохой кусочек палтуса. Палтус, рис и зеленый салат с огурцами и помидорами. Еда будет готова примерно через полчаса.

— Но я не могу есть. Мне не хочется.

— Тебе надо поесть.

— Я не могу.

Священник опустился в кресло. Рядом на столе лежал «Человек с огоньком», напоминающий о его недавнем прегрешении: «Семя из его пульсирующего члена хлынуло ей в горло…» и тому подобные эпизоды поэтизированной порнографии. На обложке щеголевато приосанился Донливи с тростью в руках; за девяносто пять центов священнику удалось купить издание без купюр. Словно бы невзначай отец Коллинз взял в руки «Корабль дураков» в твердой обложке с черно-белой фотографией Кэтрин Портер в жемчужном ожерелье, сидящей за пишущей машинкой, и положил книгу поверх Донливи. Священник подумал, что он немного напоминает себе Икабода Крэйна[25], взвинченного разбушевавшимися гормонами и расшалившимися нервами, — правда, отец Коллинз был не так вспыльчив. Он задумчиво потрогал подбородок и на одном дыхании произнес:

— Прости, пожалуй мне надо сбавить обороты я веду себя точно я твой отец просто у меня нечасто бывают гости наверное я плохой хозяин конечно мы поедим когда ты проголодаешься Энн и ни минутой раньше а пока мы можем отдохнуть у меня есть коллекция кассет я поставлю одну из них например Гурецкого или Брамса или что-нибудь из камерной музыки что ты предпочитаешь?

— Мне все равно.

Он поставил Гурецкого, Симфонию печальных песен, которая начиналась Оплакиванием Христа. Ритмичная пятая часть, полифония в восьмой части, щемящая душу мелодия. Отец Коллинз надеялся, что эта музыка подавит страсти, бушующие в его подсознании. Ничто не могло вызвать такую безысходную печаль, как Третья симфония Гурецкого, разве что сильное расстройство желудка.

— Какая грустная музыка, — сказала Энн.

— Хочешь послушать что-нибудь другое?

— Мне хочется быть грустной.

— Почему?

— Не знаю.

— Что ж, не буду донимать тебя расспросами. Примерно через двадцать минут можно переложить твою одежду в сушилку.

— Я могу сделать это сама, — сказала Энн.

— Я сохранил то, что было у тебя в карманах. Твои таблетки, ракушки и конфеты.

— Спасибо.

— Пока пей чай и, прошу тебя, бери печенье.

Священник сел и деликатно отхлебнул из своей чашки.

— Твое признание, — сказал он, — то, что ты мне рассказала. Я думаю про грибы, которые ты упомянула. Про грибы с псилоцибином, которые вызывают галлюцинации. И про то, что скажет об этом комиссия по расследованию.

— Я больше не ем грибы. Если вы думаете, что все дело в них, — я их не ела.

— Тем не менее, насколько мне известно, такие галлюциногены, как ЛСД, бутоны кактуса-пейота и грибы с псилоцибином, вызывают так называемый эффект обратного кадра. Понимаешь, что это такое? Эффект обратного кадра?

— Не очень.

— Как же тебе это объяснить…

— Не знаю.

— Представь, что кто-то принимает наркотик, который вызывает галлюцинации. Наркотик действует двадцать четыре часа. Примерно. Может, двадцать. Речь не об этом. Главное, что эффект обратного кадра может проявиться значительно позднее, когда действие наркотика уже закончилось. Через неделю. Через месяц. Через год или два. Ты занимаешься своим делом, ешь сандвич и читаешь журнал, и вдруг сандвич превращается в маленькую птичку, а у журнала вырастают ручки и ножки — вот что такое эффект обратного кадра.

— Это не про меня.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и всё тут. Это другое.

— Сколько времени прошло с тех пор, как ты принимала псилоцибин? Сколько недель или месяцев?

— Пресвятая Дева была настоящей, а значит, это не важно.

— И все-таки?

— Думаю, около месяца.

— А марихуана?

— Я не курю марихуану.

— Как долго?

— Уже пару недель. Не меньше двух недель до видения.

Священник сделал глоток чая, приподнял бровь, согнул и распрямил мизинец. Он был неприятен сам себе. Он чувствовал себя самодовольным и ограниченным.

— Как думаешь, — спросил он духовидицу, — мог бы я стать дознавателем во времена инквизиции?

Она не ответила и не улыбнулась, и теперь он почувствовал себя напыщенным лицемером.

— Прости меня, — сказал священник. — Конечно, это нелепо. Ты не курила марихуану уже четырнадцать дней. Ты целый месяц не ела грибы. Конечно, эффект обратного кадра здесь ни при чем. Все это слишком реально. Слишком живо. Хотя всякое может быть, я не знаю.

Энн пощупала пушистый ворс джемпера.

— Вы сказали что-то про комиссию. Минуту назад. Что вы имели в виду?

— Комиссия по расследованию. Для рассмотрения данного случая. Так принято в Церкви. Подлинность каждого подобного видения проверяется. Чтобы понять, было ли оно на самом деле.

— Церковь занимается такими вещами?

— Вот уже несколько веков. А вдруг духовидец окажется мошенником или сумасшедшим? Или будет сознательно манипулировать своими последователями в корыстных целях? Что, если никакого видения на самом деле не было? Долг Церкви выяснить, как обстоят дела. Определить, может ли она подтвердить, что видение действительно было и ему можно верить.

— Я не принимала ничего несколько недель. Грибы здесь ни при чем, святой отец. Марихуана тоже.

— Не будем сбрасывать со счетов эффект обратного кадра, Энн. Возможно, это имеет отношение к тому, что ты испытала.

— Но почему вы мне не верите, святой отец? Я же говорю, Пресвятая Дева была настоящая. Это была не галлюцинация.