И он извлек из кармана мягчайшей кожи мешочек.

– Выньте его сами, – сказал он. – Вытащите за эту тонкую цепочку.

Фуксия приняла мешочек из руки Доктора и вытянула под свет ламп рубин, подобный глыбе гнева.

Он горел на ее ладони.

Девочка не знала, что сказать. Да она и знать не хотела, что тут можно сказать. Говорить было решительно нечего. Доктор Прюнскваллор отчасти понимал, что она чувствует. В конце концов, сжав пальцами твердое пламя, она растормошила нянюшку Шлакк, легонько взвизгнувшую, просыпаясь. Фуксия помогла няне подняться на ноги и повлекла ее к выходу. За миг до того, как Доктор открыл перед ними дверь, Фуксия обернулась к нему, и губы ее разделились в улыбке, полной темной и сладостной прелести, столь тонко смешанной с ее задумчивой странностью, что рука Доктора с невольной силой сжала дверную ручку. Такой он ее еще ни разу не видел. Фуксия всегда казалась ему девочкой некрасивой, хоть он и испытывал к ней непонятную привязанность. Но сейчас – что он увидел сейчас? При всей замедленности ее речи и почти раздражающем простодушии, девочкой она уже не была.

В прихожей они миновали Стирпайка, удобно расположившегося на полу под большими узорчатыми часами. Все молчали и лишь при расставании с Доктором нянюшка Шлакк сонным голосом вымолвила:

– Спасибо, – и поклонилась, держась за руку Фуксии. Пальцы Фуксии сжимали кроваво-красный камень и Доктор, прежде чем закрыть дверь, сказал ей только:

– До свиданья, и будьте осторожны, моя дорогая, будьте осторожны. Приятных снов. Приятных снов.

Возвращаясь к себе через прихожую, Доктор настолько погрузился в размышления о новом для него образе Фуксии, что и думать забыл про Стирпайка, и потому испуганно вздрогнул, заслышав за собой чьи-то шаги. Мгновением-двумя раньше Стирпайка и самого напугали шаги, спускавшиеся по лестнице прямо над ним, притаившимся в тигровой тени перил.

Он быстро нагнал Доктора.

– Боюсь, я все еще здесь, – сказал он и, следуя за взглядом Доктора, оглянулся через плечо. Он увидел сходящую по последним трем ступенькам женщину, обладавшую несомненным сходством с доктором Прюнскваллором, хотя осанка ее казалась несколько более косной. У нее также были нелады со зрением, однако очки женщина носила темные, и потому определить, на кого именно она смотрит, удавалось лишь по тому, в какую сторону поворачивалось ее лицо, что, разумеется, нельзя считать надежным показателем.

Женщина приблизилась к ним.

– Кто это? – спросила она, обратив лицо к Стирпайку.

– Это, – ответил ее брат, – никто иной как юный господин Стирпайк, пришедший побеседовать со мной о своих дарованиях. Ему не терпится, чтобы я воспользовался его мозгами, ха-ха! – не в качестве, как ты могла бы предположить, одного из препаратов, плавающих в моих банках из-под варенья, ха-ха-ха! но в качестве функциональном, порождающем вихрь ослепительных мыслей.

– Он не поднимался сейчас наверх? – спросила Ирма Прюнскваллор, девица. – Я спрашиваю, он не поднимался сейчас наверх?

Эта высокая женщина имела обыкновение говорить с великой скоростью и раздраженно повторять вопросы, не оставляя между ними ни малейшего промежутка, в который можно бы было просунуть ответ. В игривые свои минуты Прюнскваллор нередко развлекался попытками успеть ответить на какое-либо из наименее сложных ее вопрошаний, встряв между исходным вопросом и его резким эхо.

– Наверх, дорогая? – повторил брат.

– По-моему, я сказала «наверх», – резко ответила Ирма Прюнскваллор. – По-моему, я сказала «наверх». Ты или он, или кто-нибудь был наверху четверть часа назад? Был? Был?

– Определенно, нет! Определенно, нет! – ответил Доктор. – Полагаю, мы все находились внизу. А вы? – спросил он Стирпайка.

– Я тоже, – сказал Стирпайк. Спокойные, точные ответы юноши начинали нравиться Доктору.

Ирма Прюнскваллор вся подобралась. Длинное, тесно облегающее платье эксцентрично выпячивало такие составные части ее остова, как подвздошный гребень, да, собственно, и весь таз, и лопатки, а при повороте под определенным углом свет ламп обнаруживал даже ребра. Шея у Ирмы была длинная, прюнскваллоровская голова сидела на ней, окруженная такими же, схожими с соломой, седыми волосами, что и у брата, только ее были собраны сзади в лежавший на шее пучок.

– Слуга отсутствует. ОТСУТСТВУЕТ, – сказала она. – Нынче вечером у него выходной. Ведь так? Ведь так?

Вопрос, судя по всему, был обращен к Стирпайку, поэтому он и ответил:

– Я не имею представления о распорядке, принятом в вашем доме, мадам. Впрочем, несколько минут назад он заходил в комнату Доктора, и потому я полагаю, что это его шаги вы слышали за вашей дверью.

– Кто сказал, будто я слышала что-то за моей дверью? – несколько даже быстрее обычного произнесла Ирма Прюнскваллор. – Кто?

– Вы ведь находились в своей комнате, мадам?

– И что из того? И что из того?

– Из сказанного вами я заключил, что вам почудилось, будто кто-то ходит наверху, – несколько туманно ответил Стирпайк, – и если вы, как вы говорите, находились внутри вашей комнаты, стало быть шаги, которые вы слышали, доносились в нее снаружи. Именно этот момент я и хотел прояснить, мадам.

– Сдается, вы слишком много об этом знаете. Так? Так? – Она слегка наклонилась к Стирпайку, светонепроницаемые очки ее плоско уставились на него.

– Я ничего об этом не знаю, мадам, – ответил Стирпайк.

– О чем, собственно, речь, Ирма, дорогая? О чем, во имя всех и всяческих околичностей, речь?

– Там кто-то топал ногами. Вот и все. Ногами, – ответила Доктору сестра и, помолчав, с обновленным напором добавила: – Ногами.

– Ирма, дорогая моя сестра, – произнес Прюнскваллор, – Я хотел бы сказать следующее. Во-первых, почему, клянусь всеми неудобствами мира, мы торчим в прихожей и, вероятно, подвергаем себя смертоносному воздействию сквозняка, который, что касается до меня, уже забрался ко мне в правую штанину и даже заставляет содрогаться мою большую ягодичную мышцу; и во-вторых, что уж такого дурного в ногах, к которым, в сущности говоря, и сводится вся проблема? Мои, например, я всегда находил на редкость удобными, особенно при ходьбе. Фактически, ха-ха-ха, можно, пожалуй, вообразить, что для нее-то они и придуманы.

– Ты, как всегда, упиваешься своим неуместным остроумием, – сказала сестра. – У тебя есть голова на плечах, Альфред. Я никогда этого не отрицала. Никогда. Но все ее достоинства сводятся на нет твоим несносным легкомыслием. Я говорю тебе, что кто-то шастает наверху, а тебе хоть бы хны. А там шастать решительно некому. Ты понял, наконец?

– Я тоже что-то слышал, – встрял Стирпайк. – Я сидел в прихожей – Доктор предложил подождать там, пока он решит, в каком качестве сможет меня нанять, – и мне показалось, что наверху кто-то ходит. Я потихоньку прокрался доверху лестницы, но, поскольку там никого не обнаружилось, вернулся вниз.