Событийная канва восстания хорошо известна, что дает нам возможность не останавливаться на ней и отослать читателя к прекрасной книге Вл. Лапина «Семеновская история» (Ленинград, 1991). Напомним лишь, что после заграничного похода в Семеновском полку установился особый психологический климат (впрочем, и это относится почти ко всей гвардии), были уничтожены телесные наказания, отношения между офицерами, среди которых были, в частности, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, и солдатами резко диссонировали с палочным режимом, господствовавшим в армии в целом. Новый командир Семеновского полка, полковник Шварц, снова ввел телесные наказания, издевался над солдатами, заставлял их плевать друг другу в лицо и т. д. С 1 мая по 3 октября 1820 г. по его приказу было наказано 44 солдата, получивших в сумме 14 250 ударов. 16 октября вечером головная «государева рота» самовольно собралась на перекличку, вызвала начальство и принесла жалобу на Шварца. Роту обманным путем увели в манеж, там арестовали и отправили в Петропавловскую крепость. Тогда поднялся весь полк. Военным властям Петербурга удалось его арестовать и посадить в крепость.

Сейчас нас прежде всего интересует реакция наших героев на «Семеновскую историю». Но прежде заметим, что назначение командиром старейшего полка русской армии (шефом семеновцев был сам царь) Шварца, который довел в 4 месяца эту примерную во всем часть до восстания, нужно рассматривать не только как этап усилении аракчеевского режима (Шварц был креатурой «Змея»). Одновременно это была и определенная веха в «тихой» борьбе Александра с «молодыми якобинцами». Гвардия, по его мнению, была распущена чересчур мягким управлением таких командиров как Потемкин, Сазонов, Розен. Царь, насколько можно судить по письмам Волконского Закревскому, прямо связывал рост числа «вскруженных голов» с той психологической атмосферой, которая была привезена из заграничного похода русской армии. Тут требовались радикальные перемены. В марте 1820 г. был заменен целый ряд полковых командиров, причем новые имели весьма специфическую известность. Закревский писал Киселеву в марте 1820 г.: «Признаться тебе должен, что не понимаю нынешнего назначения полковых командиров… В Семеновском — Шварц, в Преображенском будет Пирх, в Измайловском — Мартынов и в Московском — Фридерикс. Я говорил о сем Васильчикову, и он мне ничего не мог, кроме, что Государю угодно. Ни в чье командование корпусом гвардейским не назначали таких командиров, как теперь, и полагаю, что с сего времени гвардия будет во всех отношениях упадать, кроме ног, на кои особенное обращают внимание… Скажи же по совести, что ноги без головы, куда же годятся… Я думаю, что никогда не должно было так заниматься, как теперь, гвардией, и иметь хороших начальников, к которым бы имели уважение. Война, и гвардия наша будет пренесчастная». А вот как Д. В. Давыдов сообщал Закревскому о выходе в отставку в том же марте 1820 г.: «Наконец я свободен: учебный шаг, ружейные приемы, размер пуговиц изгоняются из головы моей! Шварцы, Мартыновы, Гурки и Нейдгардты торжествуйте, я не срамлю ваше сословие! Слава Богу я свободен!»

Однако для царя именно в этом был их «плюс». Последствия не заставили себя долго ждать. Полк, в котором Александр многих солдат знал по имени, восстал.

Это, кстати, была уже не первая «история» в Семеновском полку. Первая случилась летом 1812 г. в разгар отступления. Полком с 1809 г. командовал полковник К. А. Криднер, «грубый человек, который не пропускал дня, чтобы кого-нибудь недопечь» из офицеров. 8 июля 1812 г. дело дошло до открытого столкновения. Криднер заявил одному из офицеров, Храповицкому: «Вы перед взводом идете, как кукла». Участник этих событий, капитан Павел Пущин (будущий член «Союза Благоденствия», тогда командир роты) записал в дневнике: «Порешив проучить командира, все офицеры батальона постановили отправиться к нему и объявить, чтобы на будущее время он предъявлял какие угодно строгие требования, но чтобы никогда не осмеливался говорить дерзости офицерам». Локализовать скандал не удалось. 9 июля уже все офицеры-семеновцы объявили своим батальонным командирам, что хотят «потребовать у… Криднера довести до сведения великого князя (цесаревича Константина — М. Д.), что офицеры, не имея возможности долее терпеть грубого с ними обращения командира, ходатайствуют, чтобы его обуздали». Характерно, что по замечанию Пущина, «была всеобщая радость, несмотря на то, что дело могло принять дурной оборот». Еще бы, за такие действия в военное время легко было лишиться не только эполет. Об этом, в частности напомнил офицерам на другой день сам цесаревич, апеллировавший к их патриотизму, к их любви к своей особе. Очень показательно, что семеновцы решили действовать вместе до конца («Мы порешили не оставлять наших товарищей и во всем разделить их участь!»); то есть в подобных случаях русские дворяне вели себя так же, как солдаты и крестьяне. После отъезда Константина Павловича произошла новая вспышка. В итоге Криднер счел за лучшее сказаться больным, а полк возглавил полковник Посников. Но история этим не закончилась.

Приехав в армию император в декабре 1812 г. объявил свое неудовольствие Посникову и сообщил, что «если в настоящее время он не налагает взыскания на главных зачинщиков, то только благодаря великому князю, которому он обещал это, и кроме того… Криднер, покинув армию, связал его своим недостойным и низким поступком». Батальонный командир Храповицкого получил армейский полк, «чтобы он, отличившись, мог оправдать… снисхождение» царя. Семеновцев возглавил Потемкин. Показательно, что Александр заявил, что расформировал бы полк, не глядя на то, что «это полк Петра Великого», если бы не указанные выше причины, и что семеновцам «много и много надобно служить, чтобы заставить… забыть происшедшее»[180]. Уже в марте 1813 г. в Польше полк провел учения в его присутствии. Царь остался доволен и, пишет Пущин, «сказал, что теперь нам прощает все, в чем перед ним провинились, поступив нехорошо с Криднером».[181]

На этот раз он прощать не собирался. Он так и не поверил в случайность этого мирного бунта. Правительство упорно искало следы подрывной деятельности. Обнаружить их не удалось, но убеждение в том, что она имела место осталось. Обвинение пало прежде всего на офицеров, которые якобы намеренно не мешали Шварцу истязать солдат с тем, чтобы вызвать скорейший взрыв, и которые открыто в присутствии солдат высказывали свое негативное отношение к Шварцу.

Волконский, разумеется, солидарно с императором прямо считал, что «полк погиб от ошибок» военных властей столицы и обвинял прежде всего Васильчикова и Бенкендорфа, начальника штаба гвардии. Если бы они действовали с самого начала иначе, дело окончилось бы мелким конфликтом. Закревский пытался защищать их, но весьма неуклюже. В ответ на заявление Волконского, что «несчастие полка произошло от того, что Бенкендорф потерялся на первом допросе», он писал: «Я не полагаю, что Бенкендорф потерялся… он, мне кажется, просто (!) не умел прилично действовать; он не знает достаточно русского солдата, не умел хорошо объяснять по-русски, и не знает какими выражениями (!) и какой твердостию должно говорить с солдатом, чтобы заставить себя понимать и повиноваться»[182]. Прекрасная характеристика! Осталось только выяснить, каким образом подобный человек оказался на должности начальника штаба российской гвардии. Реакция Ермолова, как обычно, была содержательна и точна: «Пречудесные проказы сделались у вас в Семеновском полку и справедливо огорчится Государь… Надлежало при самом начале, когда одна еще рота объявила неудовольствие, не выводя из происшествия никакой важности, командующему корпусом дать оклик роте и человек пять-шесть передрать розгами, хотя бы в число то попались и не самые виновные. Таким образом не было бы огласки». Если Шварц виновен — отстранить его от командования под предлогом болезни до приезда императора. «Весьма странно целую роту посадить в крепость и, конечно, это верное средство возбудить в целом полку ропот и негодование. А что целый баталион посадили, то кто ни узнал о сем, первое чувство — хохот! Это не самая мудрая мера!.. В какое трудное Государь приведен положение. Наказывать большое число не ловко, не наказывать нельзя, ибо примеру сему последуют другие… Но это не последняя в гвардии мерзость, если будут полками начальствовать Шварцы и им подобные. Солдат видит, что офицер не может иметь уважение к такому полковнику. Офицеры не могут, а быть может даже и не хотят скрывать того, и солдат почерпает вредный пример разврата… Воля ваша, но, по крайней мере, в гвардии надобно начальников людей благовоспитанных, а не таковых, кои, окончив подвиги свои на плац-параде, никакого после того внимания к себе не внушают и спасаются от явного презрения нескольким золотцем на плечах налепленным»[183]. Ермолов из Тифлиса видел то, что осталось незамеченным в Петербурге. Итак, в оценке Семеновской истории наши герои едины. Шварц — мерзавец, но это не имеет отношения к проблеме воинской дисциплины: армия не может исправлять ошибки командования неповиновением, тем более коллективным, иначе она перестает быть армией.