Она ворвалась в квартиру через пару секунд после него и не сразу осознала чудовищность увиденного. Кровь, много крови. И запах. Ни с чем несравнимый запах гниения. Тяжелый, выворачивающий наизнанку, мерзкий.

Перед тем, как Егор отвёл её в сторону и крепко прижал к своей груди, она успела лишь заметить стоящего на коленях маленького жалкого человека. Молодой мужчина, щуплый, небритый – щетина у него росла убогими клочками, а над губой топорщились неказистые, неухоженные усики. Его лицо было разбито и перемазано кровью, руки были заведены за спину и сомкнуты наручниками.

Рядом, на полу, валялся окровавленный нож. Видимо, он пытался напасть с ним на оперативников.

– Херня. – Прорычал Олег, проходя мимо и заматывая рану на руке. – Слегка задело.

Теперь у них с Никой были парные шрамы выше запяться.

Где-то на улице уже громко завывали сирены.

– Что там? Где они? Что с ними? – Бормотала Варя, пытаясь вырваться.

– Не ходи. – Попросил Егор. – Не ходи.

– Пусти. – Она оттолкнула его, сделала несколько шагов, и у неё чуть не подкосились ноги.

Вёдра. Целые вёдра с человеческими останками. Два, три, четыре штуки. Пятое было закрыто крышкой. Варя ощутила, как кровь леденеет в её жилах. Она оглядывалась, не веря, что один, вот этот, маленький и жалкий мужичонка мог сотворить такое.

– Сюда! Сюда! – Заорал кто-то, как сквозь вату.

Это был голос Руслана.

Следователь метнулась туда инстинктивно.

Она не знала, что увиденное добьёт её окончательно. В ванной лежала девочка Настя. Варя её сразу узнала. Она была ещё жива, но её тело было истерзано, руки были сломаны. Из раны на животе девочки медленно сочилась кровь, все её ноги были в порезах, а лицо казалось безжизненным и серым.

– Дышит, ещё дышит. – Прошептал Руслан, щупая пульс.

– Нужна скорая! – Закричала Варя.

Комарова не видела следственных действий, не присутствовала на первом допросе. Она провела целый день в больнице, ожидая вердикта врачей. Не ела, не пила и даже дышала в полсилы. Никак не могла поверить в чудовищность происходящего.

Доктор вышел к ней ближе к одиннадцати вечера и сразу покачал головой.

– У вас пара минут. – Сказал он сухо. – Может, чуть больше, пока она в сознании. – Мужчина сглотнул. – Это будут её последние минуты.

Варя кивнула и, дрожа всем телом, вошла в палату.

Девочка лежала на кушетке, укрытая тонким покрывалом. Кожа на её лице напоминала папирусную бумагу, губы едва заметно тряслись. Словно ощутив, что кто-то к ней подошёл, она открыла веки. Склеры её глаз были окрашены в ярко-красный.

– Здравствуйте. – Сказала Варя и включила камеру на телефоне.

Девочка что-то шепнула.

Следователю пришлось наклониться над её лицом, чтобы хоть что-то расслышать.

– Настя, расскажи, как ты очутилась в этой квартире? – Попросила она.

– Мы… – Воздух со свистом вырвался из легких девочки. – Мы пошли на танцы, зашли купить воды. К нам подошла бабушка… сказала, что не может открыть дверь, просила помочь.

– И вы пошли?

– Да. – Она хотела кивнуть, но сил не осталось.

– И что случилось дальше?

– Мы поднялись к ней на пятый этаж, дверь открыл её сын. Бабушка предложила нам попить. Мы вошли, и он запер дверь. – Девочка закрыла глаза, чтобы перевести дух. Затем продолжила: – Наташу он убил сразу. Ударил ножом в горло, а потом в сердце. Мы закричали. Тогда он стал колоть нас. А потом приковал наручниками к батарее.

– А что с Наташей?

– Он расчленил её труп и заставил Катю срезать мясо. Она отказалась, он её избил и убил. Потом лёг спать, а бабушка вынесла останки из дома. А из… из остального мяса… сварила суп.

– Из Наташи?

– Да. И из Кати. Её тоже бросила в суп. И заставила меня есть.

– А он? Её сын? – Тихо спросила Варя.

– Он проснулся и стал фотографировать меня. – Голос девочки становился почти неслышимым.

Она закрыла глаза, и Варя стала ждать, когда она наберется сил для нового признания. Но этого не произошло. Настя больше не открыла глаз. Это были её последние слова. Последнее интервью.

Следователь всё прислушивалась и прислушивалась к дыханию, но тщетно. Тогда она позвала врачей. Те констатировали смерть Насти.

Варвара Комарова не помнила, как добралась до отдела. У неё не было сил говорить с кем-то или просить кого-то её подвезти. Кажется, она просто шла по ночным улицам и рыдала: беззвучно, но отчаянно. И ненавидела себя за то, что не подошла в больнице к родителям девочки. Она не хотела присутствовать там в тот момент, когда врач сообщит им о её смерти.

Она украла у них последние минуты жизни их ребёнка. Настя могла сказать родителям, как сильно их любит, и испустить последний вздох у них на руках, а вместо этого рассказывала ей о зверствах, творимых Лисицыным, переживая этот ужас снова и снова.

Егор обнаружил Варю, сидящей на диванчике и не способной выдавить ни слова, далеко за полночь. Он как раз вернулся с допроса и сам не прочь был выплакаться хоть кому-то, но, увидев её в таком состоянии, просто закрыл кабинет, достал из сейфа коньяк, налил двойную порцию и протянул ей.

– Пей. – Сказал мужчина, буквально вкладывая стакан в её руку.

– Она умерла. – Прошептала Варя, сняла очки и положила на столик.

– Я знаю. Мне звонили из больницы. Пей. – Проговорил он.

И Комарова залпом выпила коньяк.

Лунёв налил себе, выпил и сел рядом с ней, широко расставив ноги и опустив лицо в ладони.

– По документам он всё ещё проходил лечение, поэтому мы не нашли его сразу. – Сказал он через минуту. – Несколько лет назад Лисицына уже лечили от шизофрении, но признали выздоровевшим и отпустили. Когда-то у него была девушка, она решила бросить его, тогда он запер её в квартире и стал издеваться. Она умерла от сепсиса, и никто даже не подумал сперва, что это он виноват. Но следователь оказался дотошным, доказал его причастность, и тогда Лисицына направили на лечение.

– Останки пропавших тоже нашли?

– Всех. – Кивнул Егор. – И жертв было гораздо больше, его квартира буквально завалена детскими вещами и фотографиями.

– А что соседи? Разве никто не слышал? – Встрепенулась Варя.

– Слышали крики, но что возьмёшь с душевнобольного? Думали, это он воет. Ты, вообще, знаешь, как он вёл себя на допросе? – Лунёв посмотрел на неё с яростью, его пальцы сжались в кулаки. – Этот невзрачный, сутулый, тщедушный ублюдок рассказывал мне об убитых им детях с гордостью! Как о боевых подвигах! Расчленение для него – эксперимент, он практиковал его, как какое-то искусство, оттачивал мастерство! А его мать…