– Так и было, – подтвердила София. – Мы с братом еще в раннем детстве выдумали несуществующие слова для обозначения каких-то вещей или действий и использовали их долго, еще в начальной школе. Это было здорово – разговаривать так, чтобы посторонние нас не понимали.

– Все верно, – кивнул Карл. – И, конечно, учитывая такую близость, в случае смерти одного из близнецов, второй очень долго не может с этим сжиться. А еще случается, что близнецы как бы делят пополам качества, предназначавшиеся одному человеку. Можно ли сказать, что такое произошло в вашем случае?

– Наверное, можно, – кивнула София. – Ему достались мягкость, мечтательность, чистосердечие, романтизм.

– То есть те черты характера, которые обыкновенно считаются присущими женщинам? – покивал Карл. – А тебе природа отдала «мужские» черты – решительность, бесстрашие, ответственность.

– Жестокость? – с усмешкой подхватила София. – Бесчувственность?

– Я бы не стал утверждать, что эти последние черты были даны тебе от природы, – возразил Карл. – Скорее сказал бы, что это психзащиты, выработавшиеся вследствие травмы. Но вернемся к твоей матери. Ты действительно не испытывала к ней злости?

– Действительно.

– Значит ли это, что, люби твоя мать не Бориса, а любого другого ребенка, ты так же считала бы эту ситуацию справедливой?

София задумалась на секунду, а затем помотала головой:

– Нет. Я понимала и принимала ее отношение именно потому, что она любила его – а он заслуживал любви больше, чем кто бы то ни было.

– То есть, разозлись ты на мать, это означало бы, что ты тем самым оспариваешь право Бориса на любовь, так? Не значит ли это, что ты попросту подавляла естественные гнев и обиду, считая их «неправильными» и «несправедливыми»?

– Я… Я не знаю, – раздраженно бросила София. – Возможно, ты прав. Какая теперь разница?

– О, разница есть, и очень большая. Я полагаю, что твой брат в тебе это чувствовал и, возможно, сам являлся тем, кто заставлял тебя сдерживать ярость. Но давай все же закончим с матерью. Что ты испытала, когда она умерла? Горе? Боль утраты? Страх?

София, сжав руками виски, попыталась мысленно вернуться в тот день, когда застыла на пороге материнской спальни, глядя на раскачивающийся в воздухе труп, и вдруг с удивлением произнесла:

– Облегчение… Я… я подумала о том, что больше никто не скажет, что Боренька погиб из-за меня. Никто не станет смотреть на нас и сравнивать – всегда не в мою пользу.

– Очень хорошо! Именно это я и предполагал. Ты испытала чувство освобождения от постоянного гнета неоправданных ожиданий и вины. В противном случае, утратив материнскую фигуру в таком раннем возрасте, ты должна была бы, осознанно или нет, искать ей замену…

– Ты имеешь в виду Алину? – усмехнулась София. – Бог с тобой, Карл, в наших отношениях «старшей» фигурой всегда была я. Я не удивлюсь, если она и бизнес попыталась захватить в качестве этакого подросткового бунта, вырвавшись из-под власти «мамочки».

– Это возможно, – покивал Карл. – Но я имел в виду не только Алину. Однако же совершенно очевидно, что никаких отрицательных эмоций от недостатка материнского тепла ты не испытываешь. Отец тоже воспринимался тобой скорее как товарищ по опасным и каверзным выходкам. И только фигура брата разрослась в твоем подсознании до гипертрофированных размеров. Я пытаюсь понять, в чем тут дело… Ты определенно не нуждаешься в защите и опеке, не ищешь одобрения, подобные вещи только стесняют тебя, воспринимаются как ограничители свободы. Смерть матери, а затем и отца стала для тебя освобождением…

– Ты пытаешься подвести меня к мысли, что я – исчадье ада? – вскинула брови София.

– Ад – это то, что творим для себя мы сами. Но речь не о том. Скажи, Софи, любила ли ты кого-нибудь после смерти брата? Какие отношения тебя связывали с отцом?

– Я… – София на секунду замялась, сухо откашлялась, чувствуя, как горло сковывает холодом.

Такие приступы еще случались у нее с тех пор, как она вновь обрела дар речи. Создавалось ощущение, что собственное тело становилось ее сообщником, отказываясь выговаривать то, о чем ей вспоминать не хотелось.

– Отец, как я теперь понимаю, – все-таки произнесла она через силу, и собственный голос прозвучал хрипло и натужно, – обеспокоенный тем, как трудно я переживала смерть Бориса, пытался обезопасить меня от дальнейшей боли. Он… достаточно грубо обрывал все мои попытки выразить свою привязанность к нему. Обещал взять меня с собой в горы, а в последнюю минуту, когда я уже заканчивала собирать чемодан, вдруг объявлял, что улетает в командировку по бизнесу, и жестоко высмеивал мои жалобы: «А ты что, думала я ради твоих фантазий откажусь от многомиллионного контракта? Ах, ты рассчитывала на эту поездку? Не будь дурочкой, София, в этой жизни рассчитывать можно только на себя».

– И как ты на это реагировала? Что ты чувствовала?

– Порой мне казалось, что я начинаю его ненавидеть… И мне это нравилось. Он был единственным звеном, еще связывавшим меня с погибшей семьей. Я цеплялась за него, подсознательно пытаясь вернуться в прошлое. Это было невозможно и лишь приносило мне страдания. А его холодность и жестокость позволили мне окончательно порвать с той жизнью и убедиться в том, что я – сама по себе.

– Итак, значит, отношения с отцом привели к тому, что ты постаралась отгородиться от семьи. А что же с потребностью заботиться о ком-то? Ты испытывала ее?

– Пару раз я пыталась завести собаку, отец позволял мне это, несколько месяцев наблюдал за тем, как я вожусь с щенком, а потом заявлял, что мы должны переехать и взять с собой питомца не получится. Заставлял меня собственноручно пристраивать его другим хозяевам… Что ж, в конце концов я усвоила урок и поняла, что не хочу больше ни к кому привязываться. И не имею права позволять другому живому существу проникаться ко мне чувствами. Так что нет, нет, Карл, в последние лет… пятнадцать вся моя любовь и нежность были обращены на фигуру погибшего брата. Ну и, конечно, на любимую себя.

– Ты в самом деле полагаешь, что в тебе живет хоть капля любви к себе? – тонко улыбнулся Карл и, не дожидаясь ответа, пробормотал себе под нос: – А ведь я не ошибся, ты – один из самых моих интересных случаев… Я вот еще о чем хотел тебя спросить. Мне известно, что ты увлекалась экстремальными видами спорта. Скажи, пожалуйста, что ты испытывала, мчась на мотоцикле или ныряя в воду с большой высоты?

София задумалась на мгновение, воскрешая в памяти ощущение бьющего в лицо ветра и разверзающейся под ногами головокружительной пропасти.

– Радость… – в конце концов ответила она. – Восторг. Ощущение всесильности от преодоления страха. Чувство, что я непобедима…

– Что ты контролируешь ситуацию и способна в любой момент переломить ее в свою пользу, правильно? – подхватил Карл. – А скажи, испытывала ли ты подобные ощущения в остальных областях жизни?

– Иногда… В работе.