(«Капитанская дочка». Пропущенная глава).

И тем не менее Пушкин всю жизнь проявлял неотступный интерес к народным революционным движениям! Эта тема его постоянно привлекала; как завороженный, он к ней возвращался вновь и вновь. Смутное время, Стенька Разин, Пугачев, крестьянская программа декабристов, восстания крепостных в Западной Европе, французская революция, бунты против помещиков, против аракчеевских военных поселений, холерные бунты — являются почти непрерывным предметом его изучений, размышлений, творческих замыслов. Его интерес к книге Радищева и к его судьбе — это интерес к идеологии народной крестьянской революции, создаваемой образованным человеком из дворянства. Его любопытство с какой-то своеобразной остротой приковано к судьбе нескольких дворян и офицеров, перешедших на сторону Пугачева. Сюжет «Капитанской дочки» в значительной степени построен на взаимоотношениях Швабрина, в самом деле перешедшего к Пугачеву, и Гринева, заподозренного в таком переходе. Нас не должно смущать, что Швабрин— отрицательный’ тип, а Гринев, и попав в лагерь Пугачева, сохраняет верность Екатерине. Важно направление внимания Пушкина. Его занимает, как выглядит внутренняя жизнь самих восставших, их взаимоотношения, их распорядки, их психология. Пушкин понимает, что от этих исторических фактов нельзя отмахнуться, как от неприятных происшествий, что к ним нельзя отнестись по официальному: усмирил — и точка. Усмирение еще не обозначает их исторической ликвидации, усмиренные подымутся вновь и вновь, простым насилием нельзя превратить народные низы в послушных и неропщущих рабов.

Пушкин, путешествовавший по местам, охваченным восстанием Пугачева, нашел и по истечении многих десятилетий неугасшее сочувствие разбитому движению.

«Уральские казаки (особливо старые люди), — отмечал он в „Заметках к истории Пугачевского бунта“, — доныне привязаны к памяти Пугачева. Грех сказать, говорила мне 80-тилетняя казачка, на него; Мы не жалуемся; он нам зла не сделал. — Расскажи мне, говорил я Д. Пьянову, как Пугачев был у тебя посаженным отцом? — Он для тебя Пугачев, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Петр Федорович. Когда упомянул я о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: не его воля была; наши пьяницы его мутили».

Пушкин чувствовал, что во взаимоотношениях помещиков и крестьян вопросы исторических и личных судеб сплетаются в роковой узел, который необходимо развязать или разрубить, ибо иначе все становится неверным, неясным, неопределенным, иначе нет будущего, которое можно было бы спокойно подготовлять для грядущих поколений; для своих детей. Да, у Пушкина была своя программа мирного разрешения волновавшего его социального конфликта, но она не успокаивала, не завершала тревожных размышлений, потому что Пушкин был слишком умен, чтобы не понимать, что жизнь-то упрямо складывается но каким-то своим жестоким и беспощадным законам, а не по его отвлеченным гуманным построениям.

Пушкин хорошо видел, какой горючий материал представляет собой крепостное население России, как оно легко воспламеняется, как часто достаточно только повода, чтобы скрытый огонь, бушуя и испепеляя, вырвался наружу. У Дубровского отнимают имение — мужики его готовы подняться не на жизнь, а на смерть: «Отец ты наш, — кричали они, целуя ему руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, государь, с судом мы управимся. Умрем, а не выдадим…» Пушкин рисует не патриархальную преданность мужиков своему исконному барину Дубровскому. Вовсе нет. Политически невежественные и неорганизованные крестьяне начала XIX века не могли еще подняться до осознанного выступления против строя. Они подымались стихийно, против конкретных обстоятельств, от которых им; приходилось туго. Пушкин; это понимает; мотивы нежелания крепостных Дубровского перейти под власть Троекурова он изображает совершенно трезво и нелицеприятно:

«Во владение Кирилу Петровичу! — ужасается крепостной кучер Дубровского Антон самой перспективы перехода к новому владельцу. — Господь упаси и избави — у него там и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкурку, да и мясо-то отдерет. — Нет, дай бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу, а коли уж бог его приберет, так не надо нам никого, кроме тебя, наш кормилец. Не выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем».

Пушкин, осуждавший крестьянские бунты и пугачевское движение, не возлагал за них ответственность; на самих угнетенных. Он считал, что кровопролитные и подчас жестокие народные возмущения являются неизбежным ответом на жестокость помещиков и правительства. Критикуя взгляды Радищева, Пушкин, однако, по поводу описания продажи крепостных наподобие продажи бессловесного’ скота, замечает:

«Следует картина, ужасная тем, ‘что-она правдоподобна. Не стану теряться вслед за Радищевым в его надутых, но искренних мечтаниях, с которыми на сей раз соглашаюсь поневоле…»

(«Путешествие из Москвы в Петербург».)

Разве сатирическая летопись прадеда Белкина не вводит нас также в размышления Пушкина о положении народных масс и о причинах их постоянных волнений? Летопись эта отличается «ясностью и краткостью слога: например: 4 мая. Снег. Тришка за грубость бит. 6 — корова бурая пала. Сенька за пьянство бит. 8 — погода ясная. 9 — дождь и снег. Тришка бит по погоде». Что же еще оставалось бесчисленным Тришкам и Сенькам, как не подыматься с дрекольем и ножами, если для них битье было так же неизбежно, как погода?

В «Капитанской дочке» Пушкин с содроганием рассказывает о мерах усмирения, применявшихся правительством. Он резко-ополчается против пыток. Он с ужасом рассказывает об отсеченных ушах и носах, о вырезанных языках у мятежных башкир, о плавучих виселицах, пущенных по течению Волги.

После разгрома Пугачева к правительственным зверствам он, относится с таким, же осуждением, как и к зверствам Пугачева. Нравоучительная тирада: «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений» — адресована не мятежникам1, а дворянству и правительству. Пушкин сознавал в известной мере классовый характер борьбы восстающих крестьян с дворянством и правительством! В «Общих замечаниях» к «Истории Пугачева» Пушкин говорит:

«Весь черный народ был за Пугачева: духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противуположны. (NB. Класс приказных и чиновников был еще малочислен, и решительно принадлежал простому народу. То же можно сказать и о выслужившихся из солдат офицерах. Множество из сих последних были в шайках Пугачева. Шванвич один был из хороших дворян)».

В подчеркнутых словах нельзя не видеть зародыша признания закономерности и неизбежности пугачевского движения. Такое отношение к причинам крестьянского движения расходилось с официальным отношением к нему — и со стороны правительства, и со