Грязь на Украине какая-то особая, липучая и клейкая. Она схватывает намертво, как гипс, как цемент. В ней часто остаются каблуки и подметки сапог и даже подковы лошадей.

Пушки приходится тащить, запрягая в них вместо четырех коней по восемь в каждую, а в повозку — по четыре. Попытались двигаться по железнодорожным насыпям, по шпалам, но из этого ничего хорошего не получилось. На шпалах начиналась такая тряска, что ехать становилось невозможно и опасно: боеприпасы, того гляди, начнут рваться. Но как бы тяжко ни было, мы двигались вперед. От дневки к дневке. Выручали кони — наши бессловесные, безотказные друзья и вечные трудяги.

Какую огромную тяжесть вынесли они на войне, наши кони! Мы часто видели, как с них стекала и ошметками падала в грязь желтая пена, как на них, потных от ушей до хвоста, кучерявилась шерсть, а от неимоверной усталости мелко-мелко дрожали ноги. Об их лошадиных чувствах — радости и боли — мы узнавали по ржанью и выражению больших умных глаз. В глазах коня читалось все: и отношение к тебе, его хозяину, и готовность везти любой груз до полного изнеможения, до последнего вздоха. Нам не раз приходилось видеть, как от усталости, перенапряжения, бескормицы и ранений кони падали. Это страшная беда, когда кавалерист лишается коня. И что поражало, почти всегда это происходило одинаково. Сперва конь начинает останавливаться, потом вовсе не может идти. Казак ведет его в поводу. Но конь этот уже не жилец. Пройдет еще каких-нибудь три-четыре километра, опустится сначала на колени, потом на брюхо, протянет морду и по-собачьи положит ее на землю. Бока круто вздымаются, дышит натужно, в горле что-то булькает, а из пасти рвется тихий стон. Казак и бьет, и уговаривает, а конь смотрит такими печальными глазами, словно хочет сказать: «Я исполнил все. Больше сил нет. Прощай, хозяин!» Тяжко и гулко вздохнет и уронит голову на землю. Казак снимает седло, закидывает на плечо и уходит. Тошно глядеть на умирающего коня… Коня бросишь — не оглядывайся назад. Но как не оглянешься? Конь из последних сил оторвет голову от земли, поглядит глазами, в которых и страдание, и недоумение, и мучительная боль, и мольба о помощи, и слеза, потом вздрогнет всем большим телом, замрет, откинет копыта. Все!

Конь под седлом послушно выполняет твою команду, он идет в огонь и в воду, на любые другие препятствия. В бою, в атаке он со злостью разъяренного зверя летит на врага, топчет его, бьет копытами, рвет зубами. А хорошо обученный, выезженный, он послушно ложится под пулеметным огнем и разрывами мин и снарядов и служит бруствером, из-за которого казак отстреливается. Конь служит одновременно укрытием кавалеристу.

Если хозяин добр и сердечен к коню, конь отвечает ему двойной добротой. Он не уйдет, не убежит от казака, когда тот приляжет отдохнуть или будет занят какой-то работой.

Конь — сластена. Дай ему кусочек сахара, он будет с удовольствием похрумкивать и благодарно покачивать головой, а шершавыми губами трогать тебя за плечо, за руку, за ухо и тихо, радостно ржать: спасибо, мол, человек! Я не знаю умнее и преданнее человеку животного, чем конь, конь — друг, конь — работяга и конь — воин.

22 января 1944 года, пройдя расстояние в 750 километров, мы прибыли на место сосредоточения — в хутор Дмитриевку, что в 65 километрах юго-западнее Киева. За весь двадцатидвухдневный переход наш полк не потерял ни одного человека. Потери в лошадях были.

Теперь — в бой. Операция, которая проводилась силами двух фронтов — 2-го и 1-го Украинских, позднее получила наименование Корсунь-Шевченковской. Здесь мы, конники, и потребовались.

На рассвете 28 января два эскадрона нашего полка внезапно ворвались в село Писаревку и застали там спящих немцев. Фрицы, едва натянув портки, бежали в село Капитоновку. А любителей долго нежиться в постели казаки пленили. Таких оказалось десятка два. Эскадроны 41-го братского полка таким же внезапным ударом овладели соседним селом Оситняжкой и, не останавливаясь, повели наступление на Капитоновку.

Капитоновка — длинное, километра на три, село и идет одной улицей по взгорью. Оно похоже на большую птицу, широко раскинувшую свои крылья. По крайней мере, такое ощущение возникает, когда смотришь на село от Оситняжки через просторную и открытую долину.

Командованию 41-го полка, возможно, казалось, что проскочи казаки эту долину — и бой будет выигран, победа, считай, в кармане. Но не тут-то было! Со взгорья, из села, стрелял каждый дом. И не дойдя до половины долины, эскадроны 41-го залегли, а затем с потерями отошли на Оситняжку.

То же самое произошло и с эскадронами нашего полка. Сунулись спешенные — назад. От артиллеристов и нас, минометчиков, помощь наступающим была незначительной. Мы своим огнем не доставали до Капитоновки. Не очень эффективным был и пушечный огонь. Отдельные разбитые дома, отдельные подавленные точки не нарушали всю огневую систему противника.

Но приказ есть приказ. Кровь из носу, а Капитоновка должна быть взята. Она как шлагбаум преграждала путь к другим населенным пунктам. Два эскадрона полка — первый и третий — готовятся к конной атаке, занимая исходный рубеж. Свою батарею мы перемещаем вперед. От нас до села около двух километров. По команде с КП полка открываем интенсивный огонь из всех минометов по восточной окраине Капитоновки, перемещая его влево, к середине села. Эскадроны кидаются в атаку.

Вражеские минометчики засекают нашу батарею. Их мины рвутся на огневой позиции третьего взвода. У нас разбиты миномет и боевая бричка. Убиты ездовой Максим Микайда и заряжающий Макар Погорелец, ранены командир расчета сержант Алексей Жерлицын и наводчик Иван Козубенко. Ромадин, командир второго взвода, быстро засекает вражескую батарею и точным огнем заставляет ее замолчать. Конная атака сорвалась. Один эскадрон попал в трясину и барахтался в грязи, а другой оказался под таким губительным огнем, что продолжать движение вперед было бы просто самоубийством.

Полк отвели на исходные позиции. В ночь на 29 января мы совершаем десятикилометровый бросок и, перейдя долину в ее вершине, обходим Капитоновку с тыла. Огневую позицию батареей занимаем в полукилометре от крайних хат. На рассвете — атака. Она начинается сразу же, как только мы, минометчики, вместе с артиллеристами открываем огонь. Первая удача: атакующие эскадроны зацепились за окраину села. «Вот с этого и надо было начинать», — рассудили доморощенные тактики. Однако все мы, как говорится, сильны задним умом. Взятый почти в полное кольцо противник не спешил поднимать кверху руки. Он сражался с каким-то яростным остервенением и фанатизмом. Его приходилось выковыривать из каждого дома, из каждого подвала и хлева. Бой затих только к вечеру.

У нас в батарее новые потери. Убиты командир расчета из ромадинского взвода Алексей Власов и наводчик Федор Топольсков. Убитых заменяют коноводы. Один из них — Станислав Музыченко.

Об этом молодом воине, Станиславе Музыченко, стоит сказать особо. Появился он в нашем полку в Писаревке, которую мы заняли вчерашним утром. И к первому попал он к Антону Яковлевичу Ковальчуку, потому что искал «самого главного комиссара». Доложил, что к наступающей Красной Армии он пробрался из города Смелы, занятого врагом. Что там, в оккупированной Смеле, он со своими школьными друзьями «маленько» партизанил, точнее, помогал партизанам. Что он слезно умоляет не гнать его, а взять в Красную Армию и назначить в разведчики, потому как он, мол, знает все про фашистов: где они стоят, сколько их.