Первый тайм закончился, Райс так и не забил ни одного гола.

Я посмотрела на Игрека. Его по-прежнему не было видно. Я опустила взгляд на свою правую руку, которая лежала на столе. Я видела ее, но смутно. Она была в ловушке, прикрыта его рукой.

— Не думаю, что ваш муж хороший человек, — едва слышно произнес Игрек. Мне даже пришлось нагнуться к нему. — И не думаю, что он такой умный, как вам кажется.

— Нет, вы не правы. Вы не знаете, о чем говорите, — возразила я в телефон, продолжая глядеть на экран, где показывали рекламу собачьего корма. — Если бы вы читали его книги, вы бы так не сказали. Он по-новому пишет о Гражданской войне. Он сам открыл этот новый взгляд. А знаете, какая это редкость — новый взгляд на историю?

— Я имел в виду не это, — сказал Игрек.

Я знала, что он имел в виду.

Я сняла руку со стола, на тыльной стороне ладони остались блестки от аэрозольного крема. Я вытерла ее о штаны.

— Мне пора домой, — спохватилась я. — Пора возвращаться домой.

— Зачем? — спросил Игрек. — Что вы еще собирались сегодня делать? Почему бы вам не зайти ко мне в гости? Это недалеко, всего несколько минут пешком. Имейте в виду, я ничего такого не замышляю. Я не сексуален.

— Нет, мне пора возвращаться. Может, как-нибудь в другой раз.

— Почему?

— Просто мне нужно домой, — ответила я.

— Но зачем? Дайте мне настоящий ответ.

— Уж какой есть.

— Это не ответ. Перестаньте, вы же не ребенок.

— Вот именно. А вы ведете себя просто неприлично, — возмутилась я. — Я не обязана перед вами отчитываться. Не понимаю, с чего вы вдруг изменились. До сих пор все шло так хорошо.

— Я вовсе не изменился, — возразил он. — Просто хочу понять, почему вы уходите. Зачем вам возвращаться домой? Чтобы муж объяснил вам, почему вы всегда и во всем не правы? Чтобы вы продолжали вести жизнь, которая вас не удовлетворяет?

— Вы ничего не знаете о моей жизни, — сказала я.

— Ошибаетесь, Виктория, о вашей жизни я знаю все.

Тут только я вспомнила, что этот человек страдает тяжелым психическим заболеванием, и поняла, как опрометчиво я поступила, встретившись с ним вне офиса.

Я оставила на столе три доллара и вышла на улицу. До моей машины было десять минут ходьбы, но я почти бежала. Преследовал ли меня Игрек? Мне казалось, что он позади, всего в десяти шагах от меня. Но откуда мне было знать наверняка? Усевшись в машину и заперев дверцу, я пошарила рукой по заднему сиденью и рядом с собой, чтобы убедиться, что я одна. Когда я вцепилась в руль, руки у меня так дрожали, что содрогалась вся колонка рулевого управления.

Когда я добралась до дома, Джон сидел в кабинете и работал над статьей о Джефферсоне Дэвисе.[70]Только за обедом он спросил, где я была, но даже не слышал, что я солгала в ответ, целиком уйдя в свои мысли. Я поинтересовалась, смотрел ли он футбол. «А что, сегодня был матч?», — рассеянно спросил он.

Перерыв в сеансах

Лежа без сна в ту субботнюю ночь, я размышляла, как мне быть.

Если я не чувствую себя с Игреком спокойно и уверенно, то не могу его лечить. В этом я не сомневалась. Но действительно ли я боюсь его? Не напрасно ли я встревожилась сегодня днем? Игрека никак нельзя было назвать физически развитым, и, как он сам подчеркнул, он вел себя совершенно обычно — не более самоуверенно, чем в первый день нашего личного знакомства.

Виновата ли я в том, что произошло? Безусловно. Пациенты нередко испытывают глубокую симпатию к своему психоаналитику, но я сама пошла на риск, согласившись на встречу вне стен моего кабинета. Я позволила себе обсуждать с ним свою семейную жизнь, позволила себе относиться к Игреку иначе, чем к другим своим пациентам. Ответственность за случившееся полностью лежала на мне одной.

Но сегодня ситуация была другой, совершенно другой.

У Игрека были глубокие проблемы с психикой, что отодвигало его сложное поведение на второй план. Я разговаривала с ним уже на протяжении шести месяцев, а мы даже не рассматривали главную его проблему, то, что он — закоренелый наркоман. На фоне тяжелых нарушений психики его отказ признать свою зависимость от стимулянтов казался не имеющим большого значения. Это еще больше доказывало, что я совершенно не помогала Игреку облегчить его состояние. Он пришел ко мне якобы разобраться со своим чувством вины, а я исполняю лишь роль слушателя. Я бездумно поощряла его солипсизм.[71]Его притворная одержимость социальными проблемами ничто по сравнению с главной его навязчивой идеей — стремлением выглядеть в глазах других человеком исключительного ума и образованности, почти гением. И он вовсе не хочет меняться, разве только еще больше быть самим собой.

Но я не могла не думать и о своем честолюбии практикующего психоаналитика. Появится ли у меня еще когда-нибудь такой интересный пациент? Никогда. Это было все равно что заниматься психоанализом с Гитлером или Брюсом Спрингстином.[72]У меня появилась возможность поработать с редким человеком, который живет мечтами и фантазиями других. Более того, общение с Игреком заставило меня по-иному взглянуть на свою работу. Я по-прежнему считала необходимым помогать девушкам, страдающим булимией, или неудовлетворенным своей работой брокерам, но теперь это было уже не так интересно. В их проблемах не было ничего сложного и таинственного, все они были следствием слабоволия и сравнительно легко поддавались лечению… В то время как занятия с Игреком были настоящей интересной работой. А вдруг я сумею разгадать эту головоломку? Что, если я помогу этой крайне эгоцентричной личности превратиться в настоящего благодетеля рода человеческого? Может ли быть что-то важнее этой благородной цели?

Нужно было либо расстаться с Игреком, либо использовать его ценные недостатки. Я должна была выбрать что-то одно.

Но, конечно, я попыталась совместить оба варианта.

И разработала следующий план. Позвоню Игреку и отменю наш следующий сеанс. Даже не пойду в этот день в офис на случай, если он будет настаивать на встрече. Скажу ему, что в настоящее время наши занятия продолжаться не могут. Если он питал ко мне романтические чувства, а это уже казалось несомненным, нам необходимо было ненадолго расстаться, чтобы восстановить утраченные границы в общении. Я была уверена — его неуместное влечение пройдет, если мы прекратим интенсивное эмоциональное общение. И через шесть недель — если мы оба осознаем наши прошлые отношения, и Игрек согласится на принятые в практике беседы с психоаналитиком и традиционные психотерапевтические методы — занятия можно будет возобновить. Срок казался мне достаточно большим, чтобы достигнуть желаемых изменений, но и не слишком большим, чтобы мы утратили мало-мальски достигнутые успехи. В воскресенье утром за завтраком я как можно более спокойно изложила свой план Джону. Он одобрил мою мысль.