– Да, он очень новый… – смеюсь я.

– Специально купил.

Смущаясь нахлынувших чувств, я встаю.

– Еще по одной?

Джеймс идет за мной в бар.

– Я совсем не пила?

– Нет, ты же была за рулем.

– И никто мне ничего не подсыпал? – На самом деле я спрашиваю, не подсыпал ли он.

– Нет. Нам просто было весело.

– Было? И что потом?

Он произносит одно лишь слово.

– Крисси.

Джеймс и Джулс отводят взгляд.

– Что было потом?

Напрягаю память, но я уже окончательно вернулась в эту комнату с плоским телевизором, мягким кожаным диваном и неуютным молчанием.

– Не знаю. Она была расстроена. Ты тоже. Из-за музыки я не слышал, ты оттолкнула ее, а потом вы вместе ушли. Ты сказала «после поговорим» и не вернулась… Никогда не прощу себе, что оставил тебя, подумал, что я тебе все-таки неинтересен, – тихо добавляет он. – Прости меня!

– А как же… – Мои пальцы взлетают к шишке на голове. Она уже почти не нащупывается, однако болит, если нажать. – Что произошло?

– Я не знаю, честно. Я допил, что оставалось, и поехал домой. Когда Бен нам все рассказал, я клял себя за то, что бросил тебя там. Кляну до сих пор.

– И ты все это знала? – Оборачиваюсь к Джулс, не нуждаясь в ответе.

Вспоминаю, как они волновались, все спрашивали, вернулась ли ко мне память. Самосохранение и ничего больше. От этой мысли – горечь во рту.

– Да.

– Ты сорвала сеанс гипноза, чтобы я не вспомнила Джеймса?

Джулс осталась в комнате, хотя мистер Хендерсон возражал.

– Ты была сама не своя. – Джулс ловит мой презрительный взгляд и продолжает: – Да, правда: я не хотела, чтобы ты вспоминала про Джеймса. Он ничего тебе не сделал. Никогда бы не сделал, он на это не способен. Поразмысли, и ты сама поймешь. Сомневаться – просто абсурд!

– Я не знаю, во что верить. Ты все это время мне врала. На записи с камеры был Джеймс?

– Да. – Джулс с трудом сглатывает.

– И это ты сожгла «Призму»? – говорю о ней, потому что не представляю, чтобы Джеймс преступил закон, и вдруг понимаю, что в глубине сердца ему верю.

– Нет, мы тут совершенно ни при чем.

– Но ты сказала, на записи был Мэтт. Опять солгала?

Если положить друг на друга все их ложные заверения, можно целую стену возвести.

– Ты сама назвала его имя, и мне показалось, что легче согласиться.

– Ты в курсе, что у него с Крисси роман? – Мое сердце выбивает дробь.

– Да. Как ни печально… – мягко произносит она. – Я знаю, ты все еще не пережила ваше расставание.

– Когда ты догадалась?

Открытие за открытием, точно удары в живот. Как в «Шоу Трумана». У меня отнимают все, что я считала правдой.

– Я слышала, как она разговаривала по телефону в ту субботу. Всякие любовные нежности и «мы не должны говорить Эли».

– Почему ты мне не сказала? Ты же вроде мой друг! – Не думала, что можно еще острее ощущать себя преданной, но, оказывается, можно. – Тебе никогда не нравилась Крисси. Странно, что ты не ухватилась за возможность нас рассорить.

– Я собиралась… – Она запинается, кусает нижнюю губу. – Не знаю. Сначала я, конечно, хотела все тебе рассказать. А потом… – Она глубоко вздыхает, плечи тяжело горбятся. – Дело не в Крисси или моем отношении к ней, дело в тебе. Я люблю тебя, Эли. Понимаю, сейчас ты в это не веришь, но это правда. И я помню, как страдала, когда услышала про Крэйга. Как было больно. Я не знала, могу ли я… должна ли я причинять тебе такую же боль. Порой я жалею, что ты мне рассказала. Хочется по-прежнему ни о чем не подозревать и чтобы мы все еще были женаты.

По щекам у Джулс катятся слезы, и она яростно вытирает их тыльной стороной руки.

– Когда что-то узнаешь, Эли, проблема в том, что нельзя это забыть. Как бы несправедливо это ни звучало, в глубине души я тебя виню, хотя теперь уже совсем чуть-чуть, я над этим работаю. Но я не знала, как милосерднее – сказать или не сказать. Вы с Мэттом расстались, и вполне естественно, что он живет дальше, а то, что выбор пал на Крисси… Мое ли это дело – тебе рассказывать? Я собиралась подумать. Потом настала суббота, и столько всего произошло…

– Полиция считает, что я причастна к исчезновению Крисси. Сегодня снова задавали вопросы.

– Что? Господи, какой ужас!

– Я пойду с тобой в участок! – говорит Джеймс. – Все им расскажу. Прости, Эли! Прости, пожалуйста!

– Мне нужно время все это переварить. – Я встаю, а они, к моему огромному облегчению, продолжают сидеть. Значит, не помешают уйти. – Пока.

Спокойно, размеренно иду к двери. Лишь когда выхожу на улицу и чувствую, как холодит щеки, трогаю пальцами кожу и понимаю, что плачу.

Хотя я верю Джеймсу и Джулс, мне невыносимо находиться в соседнем доме, зная, что они меня обманывали. Резко выдвигая ящики, швыряю одежду и зубную щетку в небольшую дорожную сумку и запихиваю в верхний карман письмо Крисси вместе с фотографией. Сваливаю в корзинку Бренуэлла его миски, корм и сиротливую обезьяну с оторванным ухом. Отправляю Айрис сообщение, что сейчас приеду.

Теплый медовый свет заливает дорожку перед домом. В дверном проеме – силуэт Айрис с телефоном около уха. Подходит ко мне. Выпускаю Бренуэлла.

– Бен звонил. – Айрис берет из багажника корзинку Бренуэлла и добавляет с запозданием: – Прости, не подумала. Может, ты хотела с ним поболтать?

– Позвоню ему завтра, – отвечаю, хотя, по-моему, во мне не осталось слов.

Я совершенно без сил. Каждый шаг дается с трудом. Отвожу Бренуэлла на кухню, где он садится и так виляет хвостом, пристально глядя на жестянку с печеньем на столе, что зад медленно отъезжает по кафельному полу.

– Пойду кину вещи, – говорю я тете, зная, что бесполезно просить ее не давать Бренуэллу людские сладости.

Когда спущусь, он будет облизываться, а в мохнатой бороде застрянут крошки.

Тяжело поднимаюсь по ступенькам, протискиваясь вместе с сумкой мимо лестничного лифта, этого постоянного напоминания о маме, на который ни у одного из нас не было сил смотреть, но который почему-то так и не убрали. С годами мы его как будто перестали замечать.

Пожалуй, я окончательно поняла, что мама не поправится, в день, когда в доме появились двое рабочих в синих комбинезонах. Они принесли инструменты и картонные коробки. Мы как раз собирались в школу.

– Зачем они пришли? – спросила я Айрис, опустившись на колени у входной двери и завязывая двойным узлом шнурки Бену.