— Рискованно всё это рассказывать и показывать постороннему человеку, — сказал я, имея в виду себя.

— Басмач никогда не боялся риска, — пророкотал Хайдаров.

Слышать такой голосище из уст… гм, органа, лишённого лёгких и половины гортани было, мягко выражаясь, непривычно. Видать, зачётный стимулятор этот порошочек на блюде, если так мощно вставляет даже многолетних покойников.

— Кроме того, — продолжал Хайдаров, — я предварительно кое-что выяснил о тебе. И о твоём псе-шайтане, будь он проклят во веки веков.

Жерар поджал хвост и потупился. Проклятие, конечно, нимало не потревожило мое-го напарника. Но уважить человека, у которого всех радостей осталось — пялиться в окошко, было проявлением милосердия.

— То есть вы в курсе, что мы работаем на Сулеймана, — уточнил я.

— Да. А теперь предлагаю поработать и на меня. Женщина, сигару!

Дарья открыла выдвижной ящичек в столе, достала коробку с сигарами. Обрезала одну, раскурила и вставила Басмачу в рот. Тот с видимым удовольствием затянулся. Из-под шеи повалили клубы дыма.

— Не знаю, как отнесётся к этому шеф, — пробормотал Жерар с сомнением. — Он не очень-то одобряет самодеятельность.

— Ещё одно слово, пёс, и я велю вышвырнуть тебя в форточку, — сказал Хайдаров, ловко перегнав сигару в угол рта.

Я едва удержался от того, чтобы расхохотаться. Уже второй человек предлагает по-ступить с Жераром подобным образом.

— Что вы хотите? — спросил я. — Шеф как раз в отлучке. Мы, возможно, сумеем заняться вашим делом.

— Жена объяснит, — сказал Хайдаров, прикрывая веки. — Говорить придётся долго, а сигарный дым сушит мне горло. — Он затянулся снова. — Теперь оставьте меня. Но запомни, любовник моей жены, ты принял предложение Басмача. Если откажешься или накосячишь, отвечать будешь по понятиям. По моим понятиям. И за провал и за прелюбодеяние. Всё, уходите.

Пока я, обомлев от такого заявления, хватал ртом воздух, мой бесстрашный напарник разбежался и заскочил на стол. Подошёл вплотную к Басмачу, вышиб лапой сигару изо рта и процедил:

— А теперь послушай меня, ты, обрубок. Слушай внимательно и запоминай накрепко. Второго шанса не будет. Принять или не принять твоё предложение мы будем решать вдвоём. Я и Павел. Мы, а не ты, усёк? И за результаты будем отчитываться перед Дарьей, а не перед тобой. Потому что смотреть на твою рожу нет ни малейшего желания. Тем более, на одноглазую.

Жерар поднял сигару и поднёс зажженный конец к глазу Басмача. Тот зарычал от бессильного гнева. Жерар отвёл лапу в сторону, но недалеко.

— И ещё. Если ты, обрубок, по любой причине — мне по барабану, насколько она по-кажется тебе серьёзной — решишь обидеть моего напарника, я приду сюда и сотворю страшное. Никакая броня не спасёт. И тогда день, когда тебе отрезали кочан, покажется детским утренником.

— Не пугай, пёс, — враз осипшим голосом сказал Хайдаров. — Басмача не напугаешь.

— Я не пугаю. Я информирую. А меня ты помнишь. И знаешь, что мои слова — не пустой звук. Так ведь?

Жерар загасил сигару, ткнув в белый порошок. Неторопливо прошествовал к краю стола и спрыгнул на пол.

— Двигаем отсюда, чувачок. Здесь дохлятиной пахнет. Дашенька, отворяй ворота.

Безмолвная Дарья (по-моему, она буквально спала стоя) на заплетающихся ногах по-дошла к сенсорной панели — точно такой же, как снаружи. Удивительно, однако, на этот раз она попала ладошкой в нужное место с первого раза. Дверь начала открываться. Не дожидаясь, пока тяжёлая плита распахнётся полностью, я вывел женщину наружу.

Жерар покидал башенку последним. Он вразвалочку шествовал на задних лапах, заложив передние за спину, и фальшиво насвистывал «Марш энтузиастов».

Басмач помалкивал.

Спальни находились на третьем этаже. Я выбрал ту, которая выглядела обитаемой (остальные, как видно, предназначались для гостей) и уложил Дарью в постель. Под мел-кое хихиканье лохматого насмешника раздел её, укутал и вышел вон, оставив гореть ночник. Мы расположились по соседству, через комнату. Вернее, расположился я один. Бес почти сразу умчался вниз, объяснив, что на столе осталось навалом вкусных и богатых протеином продуктов, которые до утра могут испортиться. Допустить такого расточительства он не мог. Кроме того, ему требовалось «подавить ночной катаболизм», грозящий разрушить с таким трудом выращенные мышцы. Лучше всего для этой цели подходил поздний приём пищи.

Я обозвал его маньяком и собрался обдумать сложившуюся ситуацию. Но не успел даже толком позабавиться над тем, что искал по заданию Умнега самого себя. Заснул как убитый.

Перед самым пробуждением мне приснилось, что я стою на гладкой равнине, сверкающей и переливающейся, как компакт-диск на ярком свету. Рядом — Жерар. Но не крошечный, а гигантский, на голову выше меня и раза в два тяжелее. Шерсть на нём сбрита подчистую, от хвоста до макушки, лохматой осталась лишь передняя часть морды да кон-чик хвоста. Голое коричневое тело бугрится почти карикатурными мышцами — как у героев художника Валеджо. Жерар направляет на меня лапу и требовательно вопрошает:

— Взгляни, а под тем ли ты солнцем стоишь?

Я смотрю в небо. Солнца там нет, на его месте огромный пламенеющий шестиугольник с заключенной внутри фигурой паука. Вместо лучей фантастическое светило испускает ослепительные нити паутины. Они удлиняются на глазах, грозя спалить нас с бесом за-живо.

— Клянись же, ешь землю, что вместе со мною сгоришь! — приказывает бес. В голосе его слышен восторг лётчика, идущего на самоубийственный таран.

Я зачерпываю переливающуюся почву горстью — будто воду, и выпиваю. В тот же миг всё преображается. Паук взрывается, паутина остывает и гаснет, нас накрывает тьма. Затем в небе загораются звёзды. Они напоминают повешенных вниз головой рыбёшек. Между ними парит ангел. Одно крыло у него лебяжье, второе орлиное, в руках терновые ветви с наколотой на шипы саранчой, а сияющий лик прекрасен и бешен. Жерар хохочет и манит его двумя лапами. Бешеный ангел кругами снижается. Не в силах вынести красоту этого зрелища, я закрываю глаза.

Разбудил меня бес.

— Подъём, чувачок! — заорал он и принялся скакать по моей кровати, словно по батуту. — Нас ждут великие дела! Сейчас поедим, выслушаем предложение Дарьи и живенько отправимся домой. Моя задница уже просит очередную порцию адских стероидов! Вставай, вставай, штанишки надевай! Тру-ту, Тру-ту! Тру-ту, ту-ту, ту-ту!

Он приложил лапу к морде и изобразил трубача.

Я швырнул в него подушкой, но промазал — шельмец был на диво проворен.

В самом конце паскудной пачки нашёлся снимок, резко отличающийся от остальных — как по формату, так и по содержанию. На нём была запечатлена страница из личного дела сотрудника «Серендиба». С фотографии на Марка смотрел, ехидно улыбаясь, злополучный «нудист». Текст был слишком мелок и снят нарочно не в фокусе. Но имя читалось без проблем. «Нудиста» звали Павел Дезире.