Само отношение к романтике у нас совсем иное, чем у туристов. Для турья романтика – это все не похожее на то, что в городе и дома. Неважно, что именно, но главное, чтобы было как можно меньше похоже! И чтобы отдыхать! Отдыхать, тихо глядя в одиночестве или вдвоем на речку, или до утра выть под гитару, как стая перекусавших друг друга гиен, – дело вкуса. Но турист уходит от того места, где он работает, туда, где он отдыхает.

А для «экспедишника» самая романтика начинается, когда он может жить максимально близко к тому, «как дома». Лес, скалы и река для него – место работы. Он селится поближе к этому месту, чтобы выполнить свою работу, и старается жить в максимально возможном комфорте. «Экспедишник» только бледно улыбнется, если туристы при нем захлебнутся от восторга: они залезли вдесятером в палатку на троих! Как весело! Ха-ха-ха-ха!! Чей локоть торчал в моем животе?!!! А кого выпихнули, и он оказался весь под дождем?!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!!!!

Ему не смешно, потому что он приехал в экспедицию работать. И если он не выспится, основными его переживаниями станет не веселье по поводу, как он здорово не высыпался, а невозможность сделать работу и всяческие мучительные, а вовсе не веселые впечатления. Если же он из-за всяческой туристской романтики не сможет выполнять свою работу, это будет еще более скверно.

Поэтому совсем не праздный вопрос, какие именно байки переняло профессиональное сообщество полевиков у столбистов. Скажем, археологи с удовольствием вырезали идолов и ставили «охранять» лагерь, молодежь даже совершала перед ними разного рода псевдоязыческие ритуалы. Но никогда у археологов не рассказывали об идолах, которые сами выкапываются и пугают спящих не в палатках, или о покойниках с ближайшего кладбища. Зато в их фольклоре обязательно присутствовали всякие «черные» и «белые» специалисты. Почему?! А как раз потому, что специалисты не развлекались, не играли, а работа требовала сосредоточенности.

А вот утверждать мораль, общую для всех путешествующих, им было так же необходимо, и даже в большей степени необходимо, чем туристам. Мораль эта действительно едина: не гадить в лесу и максимально исправлять последствия чужой пакостливости. Входя в брошенное жилье, снять шапку, поклониться, спросить разрешения. Уходя, непременно оставить дрова и запас еды, хотя бы небольшой.

В персонификации нравственных правил нуждается всякое сообщество путешествующих, например, охотники или собиратели трав. У охотников это чаще всего бывают не призраки, а старые, давно умершие охотники. Если даже такой уважаемый всеми охотник похоронен на сельском кладбище, молва обязательно припишет ему захоронение в тайге, в «охраняемом» им месте. Если же охотник погиб в лесу или завещал себя похоронить в тайге, совсем хорошо – ему еще увереннее приписываются свойства лешего: охранять Закон, карать нарушителей. Нарушителей карают двумя способами – или заставляют плутать по лесу, или отнимают у них добычу.

Мне известны два таких охотника, ставшие после смерти то ли нечистой силой, то ли хранителями леса. Один на Ангаре, на речке Манзя. Другой – в верховьях Ои, в Саянах.

Жив пока еще один охотник, который, похоже, станет таким же хранителем леса после смерти.

Археологи и другие полевики нуждаются в подобных персонажах. По своему социальному положению и роду занятий они несравненно ближе к охотникам, нежели к туристам, но – люди городские – они создали особый профессиональный фольклор.

По крайней мере, такова одна из причин существования «черно-белых специалистов».

«Черный археолог» и «черный геолог» очень похожи, но по понятным причинам я гораздо лучше знаю повадки «черного археолога» и говорить буду больше о нем. Появляется он так же, как и «черный альпинист»: его бросают в лесу, он заблудился и умер от голода. «Черного археолога» иногда еще сбрасывают в шурф глубиной 12 метров и закапывают живым. Романтические девицы, которые не в силах представить чего-то, не имеющего к ним отношения, рассказывают, что и сбросил-то будущего «черного археолога» его соперник, чтобы избавиться от юноши, к которому девица была благосклоннее. Но это чисто девичья версия, никто больше ее не поддерживает. Убивают «черного археолога» строго из душевного паскудства и природной гнусности, таков уж, знаете ли, сюжет. И не нам его нарушать.

«Черный археолог» и «черный геолог» тоже являются к лагерю впотьмах, просят еды, и им нельзя отказывать, но у них появляются и другие, более специфичные черты.

«Археолог», естественно, начинает вознаграждать и тех, кто ведет себя профессионально правильно: не курит на раскопе, не втыкает в слой нож, разувается, вступая на культурный слой в раскопе, не забывает помыть и почистить материал и так далее.

«Хорошие» и «правильные» награждаются снами, после которых становится понятно, где искать и где раскладывать раскоп. Ну и находками, конечно же.

На «плохих» сваливаются дожди, памятники от них прячутся, а разложенные раскопы не приносят никакого материала.

Когда в археологических экспедициях участвуют школьники и студенты, действия «черного археолога» становятся более игровыми, а в число караемых поступков попадают и совершенно ребяческие, типа «крысятничества», то есть создания собственных частных запасов печенья или конфет в своей палатке. Или «хорькования» – то есть похищения печенья или сгущенного молока из хозяйственной палатки.

Тут имеет смысл напомнить, что легенды о «черном археологе» формировались в 1970—1980-е годы, в эпоху дефицитной экономики. Тогда даже печенье можно было купить не всегда, а уж сгущенное молоко, тем более сгущенные кофе или какао были страшным дефицитом. Экспедиции получали дефицитные продукты и использовали их порой как своего рода валюту при расплате с местным населением. Часто дать банку сгущенного молока стоимостью в 85 копеек было лучше, чем пять или десять рублей живых денег. Так что у подростков соблазн похитить сгущенное молоко был вполне реальный.

Есть такая история подросткового типа: один мальчик стащил в хозпалатке банку сгущенного молока, пробил две дырочки и тайно высосал половину – ночью, засунувшись с головой в спальный мешок, чтобы никто не видел. А потом завернул банку в целлофановый пакет и спрятал в свой рюкзак.

Утром отправились в маршрут, и вдруг над тропинкой появился овод невероятных размеров – не меньше сантиметров тридцати. С ужасным гудением настиг овод гадкого мальчика и всадил ему в заднюю часть свое жало, размером с небольшой гвоздь. Тот с диким криком рухнул на живот, и если к нему прикасались, только кричал. Тут снова появился овод, с угрожающим жужжанием пролетел над нехорошим мальчиком. Никто не посмел даже замахнуться на такого страшного овода, и только старый начальник экспедиции мудро спросил у мальчика:

– Как ты думаешь, почему он именно к тебе пристал?

– Не знаю! – закричал мальчик, засучил ногами и заплакал.

А страшный овод снова вылетел из леса. Один студент схватил было палку, и овод на мгновение завис в воздухе, обратившись в его сторону. Но начальник схватил парня за руку. Тогда овод медленно, даже лениво подлетел к лежащему мальчику, страшно жужжа, и снова вонзил ему в попу свое жало – уже в другую половинку. Мальчик дико завизжал и заплакал и снова засучил ногами, а овод подлетел с другой стороны и как будто заглянул ему в глаза, а потом улетел через речку.