тружеников, это два лагеря, два легиона, которые должны бы общими силами двигать бремя будущности, а между тем не хотят ни поделиться сердцем, ни подать руки для пожатия.

С обеих сторон вина огромная, одни завидуют счастью, которое создали воображением, другие считают себя избранниками потому, что не понимают своих обязанностей и придают чрезмерную ценность форме, смеются над грубостью там, где следовало бы ценить сердце, презирают наружность, тогда как под грубой оболочкой ее скрывается истинное золото… Да, с обеих сторон вина одинаковая и ошибка непростительная.

Именно таких двух светов представители, Юлиан и Алексей, старые товарищи по университетской скамье, а теперь почти чужие, случайно встретились в корчме на большой дороге. На первых порах оба они, живо вспомнив былое время братства, со слезою на глазах подали друг другу руки. Но вслед же за тем начали мерить друг друга менее доверчивыми взглядами и первый раз в жизни заметили, какое пространство разделяет их.

Изысканный костюм и нежное личико Юлиана, промокшая бурка и загорелое лицо Алексея — поразили обоих друзей — и бедняк первый отступил от старого товарища. Это не осталось не замеченным со стороны наблюдательного Юлиана, уже из разговора составившего заключение, что прежний товарищ не считал его, как прежде, равным себе, и глубоко почувствовал это. До сих пор Юлиан и Алексей ничего не знали друг о друге, кроме разве того, что были из одних мест, из одного любимого уголка родины, что первый был богат, а другой беден. Им не приходила мысль глубже заглянуть друг в друга. Теперь же, сойдясь опять на новой дороге, оба они почувствовали необходимость познакомиться короче.

Между тем слуга Юлиана в гербовой ливрее нанес в комнату множество ящиков, шкатулок и узлов, без которых панич не мог двинуться из дому, расставил чайный прибор, принес кипевший самовар, и нашлось все, что могло составить ужин, поданный даже с комфортом. Друзья сели за круглый стол, и Юлиан, сняв с себя платье, оказался в дорогом атласном шлафроке, в персидской шапочке, бархатных шароварах и вышитых золотом туфлях, под ноги постлали ему маленький ковер, стену завесили персидским ковром.

— Пусть и твою постель принесут сюда, — сказал Юлиан, — мы ляжем рядом и станем болтать до рассвета.

Алексей рассмеялся и произнес:

— Милый мой, я не езжу с постелью, а только выпрошу охапку сена, брошу на него домотканый ковер с брички, когда немного просушат его, оденусь буркой — и конец!..

Юлиан с удивлением взглянул на друга, но не сказал ни слова.

Когда путешественники согрелись, наговорились и повторили все воспоминания прошедшего, Алексей первый переменил предмет разговора и сказал Юлиану:

— Милый друг, мы с тобой жили когда-то очень дружно. Но я столько же знаю о твоем положении, сколько и ты — о моем. Только в Жербах я узнал, что ты, вместе с сестрою и братом, владеешь большими деревнями, имеешь великолепный дом, одним словом — ты пан… Хочешь знать что-нибудь и обо мне? Но наперед познакомь меня с собою.

— С большим удовольствием, я сам желал этого, — отвечал Юлиан, опираясь на руку и принимая печальное выражение. — Сейчас расскажу все, что касается меня, только не надейся услышать ни слишком многое, ни что-нибудь любопытное… Это будет самая обыкновенная панская история, но я пан только по наружности!

— По наружности?

— Да, — произнес Юлиан со вздохом. — Меня воспитали для роли пана, потому что я ношу одно из имен, часто встречаемых на страницах истории, а своими связями принадлежу к самой высшей аристократии. Но панство наше слишком гнило и хрупко…

— Однако вы еще не банкроты? — спросил Алексей.

— До сих пор — нет. Но для громкого имени, для образа жизни, какой надо вести, мы имеем очень мало!

— Я не воображал, что ты такой корыстолюбивый.

— Я? Помилуй, дружище! Я никогда не страдал жаждою богатства, но… — Юлиан вздохнул.

— Жаль, — перебил Алексей, — очень жаль, что тебя воспитали неженкой, паничем, таким слабым творением, которому нужен золотой пух, чтобы сохранить в нем жизнь свою.

Юлиан потупил глаза.

— Правда твоя, — сказал он тихим голосом. — Может быть, вследствие излишней заботливости обо мне и совершенного нерассчета, сделали из меня самое несчастнейшее существо, потому что я каждую минуту дрожу от воображаемых страданий, не надеясь перенести их. Все страшит меня: и холод, и жар, и недостаток того, к чему я привык… Моя жизнь ограничена тысячами таких условий, которые для подобных тебе людей ничего не значат, над которыми ты стал бы только смеяться… Матушка моя, — прибавил Юлиан, спустя минуту, — выйдя другой раз замуж, должна была расстаться с детьми и сдала нас в опеку добрейшему, но вместе с тем самому слабому человеку… Он только изнежил нас… Ты знаешь, что я не был в низших школах, следовательно, не испытал в полном смысле жизни с ровесниками… Дядя отдал меня прямо в университет, отправив туда вместе с поваром, двумя гувернерами, дворецким, экипажем и целой толпой нянек, обязанных неусыпно заботиться об удобствах жизни одного детища!.. Когда ты первый раз познакомился со мною, тогда я был уже почти таким, каков теперь, ваши насмешки на короткое время как будто поправили меня, но я в этом случае больше маскировался перед вами, потому что уже не мог переменить себя… Потом я воротился домой, почерпнув немного жизни и более освежившись от людей, с которыми встретился, нежели наукой, отчасти уже мне знакомой, которую притом я легко понимал и постигал скорее прочих товарищей. Когда вы готовились к неизвестной борьбе с судьбою, я шел под тихий домашний кров, прямо видя, что лежит передо мною в будущем… и заранее предчувствуя горечь там, где вы упивались надеждами… У меня не было и нет сил к борьбе: калека расслабленный, — я принужден всю жизнь сидеть за печкой, чтоб не умереть от холоду… О, как я завидую твоей бурке и твоему веселому лицу, милый Алексей!.. Глядя на меня издали, ты скажешь себе: "счастливец!" Но если бы ты заглянул глубже!.. По наружной обстановке я — пан, потому что имею достаток и ношу знатное имя, но не могу быть счастливым и чувствую себя ни к чему не способным.

— В этом виновато воспитание, — проговорил Алексей. — Но, мне думается, при посредстве трудов, ты еще можешь выйти из своего положения.

— Правда, я сумею возвыситься духом… Но кто даст мне новую оболочку, другое тело, силы, орудия для подвигов, непоколебимость, энергию, мужество и самоуверенность, которых решительно нет во мне?

— И это все приобретешь неослабными трудами, — произнес Алексей с чувством, — поверь, ты найдешь удовольствия