— Вот так прием!

Он ухмыльнулся, протягивая ей букет бледно-розовых пеонов. В других руке у него была корзинка со спелой земляникой. Выглядел Дэн совершенно изношенным, словно его кожаная куртка. Джин отметила это чуть ли не как медик и осознала, что испытывает небывалое облегчение; однако в то же время чувствовала и напряженность из-за своих босых ступней.

— Дэн, — сказала она с легким налетом той интонации, что была бы уместной для почтенной дамы, выражая тем самым исреннюю признательность за ягоды и цветы и гадая при этом, слышал ли он ее пение. — Мне надо звонить в Нью-Йорк, но заходи на минутку. Я приготовлю чай. Или крепкий кофе.

Она протянула руку к кожаной куртке, которую он снимал. Когда она бросила ее на софу в передней гостиной, то уловила легкое дуновение его запаха — кожи, чистого белья и чего-то еще?

— Кофе — самое то. Вздремнуть мне так и не удалось.

— Ты что, переезжаешь? — стараясь казаться веселой, сказала она, разглядывая его объемистую и чем-то набитую спортивную сумку и думая, как ей удастся выставить его отсюда. Он улыбнулся, но ничего не ответил, следуя за ней на кухню с сумкой на плече.

Пеоны она поставила в голубой с белым испанский кувшин, а землянику высыпала в зеленую чашку. Он поставил сумку на разделочный стол, открыл ее и принялся вытаскивать свой ноутбук — что еще такое? Джин больше не хотела видеть никаких компьютерных экранов; надо бы ей так и сказать.

— Слушай, мне надо позвонить отцу — у нас в семье кризис.

— Я просто подумал, что тебе может захотеться по-быстрому посмотреть на них напоследок, чтобы увериться, что здесь нет ни одного снимка, которой тебе захотелось бы распечатать, прежде чем мы навсегда их сотрем.

Какое тщеславие! Он сказал, что кое-что ей принес — и что же это? Возможность заказать распечатку? Он что, воображает, что она ничего не понимает в копиях, как будто если на клавишу delete она будет нажимать своим собственным пальцем, то это для нее станет чем-то вроде настоящего церемониала, вроде разрезания красной ленточки?

До Дэна дошел ее исполненный сомнений вид, в который она вложила все свои мимические способности. Вспышка гнева пробежала по его усталому лицу.

— Слушай. Я сделал их для тебя. Ради твоего удовольствия. Я, знаешь ли, не дрочу на фотки. Мне это ни к чему. Так зачем они мне? Чтобы шантажировать твоего мужа и заставить поднять мне оклад — причем радикально, смею добавить? Ты должна доверять мне, Джин. Думаю, тебе это по силам. Прошлой ночью ты мне доверяла.

Итак, Дэн намеревался распространить свои чары и на второй день. У Джин раскалывалась голова, казалось, ее похмелье накатывается с новой силой. Она определенно ошиблась, позволив ему войти, хотя, конечно, понимала, что к тому времени это уже было сильно продвинутой ошибкой, ошибкой, набравшей большую инерцию. Она взглянула на часы: в Нью-Йорке — почти полночь.

— Дай мне всего пять минут. — И он запустил слайд-шоу ее фотографий, сопровождаемое удивительным саунд-треком: «Адажио» Альбиони[67]. Ей хотелось закричать — Дэн полагает себя художником. Он остановился на изображении ее длинной изогнутой спины.

— И шишки сосен под покровом снежным, — сказал он, указывая на едва угадываемую цепочку ее позвонков.

Как ей объяснить этому эгоманьяку, что ей не нужны ни шишки сосен, ни еще какая-либо поэзия? До чего же он ребячлив с этим своим ожиданием похвалы! Но она ощущала его неуравновешенность. Его невозможно было просто вышвырнуть вон. Скрестив руки, она устроилась на кухонном табурете и отвернулась от экрана. Эта земляника в чашке, как славно их цвета дополняют друг друга, красный и зеленый. И, поскольку он это несомненно замышлял, она вспомнила о его платке, который он держал наготове в кинотеатре, о его галантном жесте, а также о неожиданной аллюзии, связанной с Дездемоной. А потом ей вдруг пришло в голову, что «Отелло» он не читал. Он просто видел ролик с носовым платком, на котором были вышиты ягоды земляники, рекламировавший парфюм под названием «Ревность», — она и сама недавно видела его в аэропорту.

— Ты не возражаешь, если мы немного поговорим о Ширли? — сказала Джин, думая, что все-таки сумеет со всем этим управиться. — Скажи, ты против или нет?

— Давай, не стесняйся, — сказал он, но слайд-шоу тут же остановил. Усевшись на табурет напротив нее, он смотрел ей прямо в глаза, как будто открытость лица означала и открытость мыслей.

— Ты что, в самом деле не видишь в ваших отношениях неравенства? — начала она, обескураженная его откровенно не раскаивающимся взглядом. — Она не свободна. Ты — ее босс. — И тут случилось нечто странное. Она искала в себе эту часть — часть, которая осуждала бы, — а ее нигде не было. — Это как студенты и преподаватели, — продолжила она дребезжащим голосом. — Как проститутки и их клиенты. Ты ей платишь. Не морочь сам себе голову насчет «взаимного согласия между взрослыми людьми». Это тебе не ровное поле.

— По правде сказать, вряд ли мы вообще платим своим практиканткам. Такие уж порядки у Хаббарда. Так оно лучше?

Джин улыбнулась, но сказала:

— Нет, ничуть. Дело в балансе власти, и ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Ну, в такого рода вещах речь всегда идет о балансе власти, не так ли? О том, как он меняется. Это всех нас интересует, верно? У Ширли есть своя власть. И у тебя — тоже. В одной области или в другой.

Дэн съел пригоршню земляники. Затем, оглядевшись вокруг в поисках чего-нибудь более существенного, потянулся за бананом и съел его, а за ним последовал большой ломоть, вырванный из батона.

— Умираю от голода. Ты не против? — спросил он, методично совершая круговые жевательные движения, словно водоворот, поглощающий мусор. Джин, помотав головой, просто ждала, чувствуя, что тот находится как посредине укуса, так и посредине предложения. Он все еще глотал, когда заговорил дальше.

— Почему ты не можешь принять, что Ширли это нравится? Тебя ведь не дурной вкус оскорбляет. Я имею в виду, мы понимаем друг друга? Ты станешь втемяшивать мне, что в детстве ей недоставало любви, но я вот что тебе скажу: это просто девчонка, которой все время надо держать что-нибудь во рту. И какой от этого вред? Благодаря этому вращается мир. Ты, конечно, не полностью обманываешься, миссис Х.

Его язык скользил поверх зубов — значительная выпуклость передвигалась под его губой. Она покраснела и продолжала краснеть. Но не отступалась.

— Между тобой и мной дело другое. Я имею в виду, я старше тебя. Ты работаешь на моего мужа. Я сама зарабатываю себе на жизнь. Конечно, ты свободнее. Во всех отношениях. Но я богаче. — И умнее, подумала она про себя. — Паритет, вот о чем речь. — Она не испытывала уверенности, что хочет привлекать подобные сравнения, — а если она так уж умна, то что Дэн Мэннинг делает у нее на кухне? — А все остальные практикантки?